Черные флаги

Перси Барнс, слывший самым отчаянным грязнулей на “Зефире” и носивший потому кличку “Славн”, нисколько не обиделся, но за ответом не постоял.

— Цирюльник-то в этом разбирается, ха-ха-ха! — выкрикнул он. — Что вы хотите? Он вращался ведь исключительно среди господ-всем пекарям и мясникам у себя в деревне брил бороды, а портным даже кровь пускал!

Все грохнули от смеха, лишь Тессари даже не улыбнулся. В его чуть прищуренных глазах блеснула искра гнева-и тут же погасла, уступая место холодной иронии, которая была обычным их выражением. Цирюльник взирал на свое окружение на такой манер, словно родился с безмерно превосходящим всех жизненным опытом и с безграничным всепрощением для всех остальных людей на свете.

— Я видывал в жизни больше hombres finos, чем ты мясников и пекарей, — заметил, когда все успокоились. — И все они слеплены из того же теста, из которой Господь Бог вылепил и всех нас.

— Вот и выходит по-моему! — крикнул Перси.

— Не совсем, — возразил Цирюльник, — ибо в то тесто, из которого тебя лепили, вместо капельки разума добавили неизвестно зачем кучу грязи и мусора. Ты вырос в сточной канаве, Славн, и пропах помоями. А hombres finos…

— Знавал я и таких господ, что валялись в канавах, — заметил кто-то.

— Но в основном нам за них приходится это делать, — заметил молодой парнишка, которого недавно из юнг перевели в матросы.

— Ну, ты ещё не много наработал, — буркнул боцман. — И притом не задаром!

— Точно! — подтвердил Перси. — Вернешься, братишка, с толстым кошельком! Все дамочки в Лондоне так на тебя и слетятся! Если сам не справишься, возьми меня в помощь-я тебя научу, как с ними обращаться.

— Покажи ему сегодня, будет две на выбор, — иронически процедил Цирюльник.

— Эх-ма! Если б я только захотел, — заявил Перси, — они бы из-за меня ещё подрались! Только я предпочитаю блондинок.

Снова все рассмеялись, и когда Перси начал подтрунивать над молодым матросом, расписывая достоинства тех самых блондинок, смех нарастал волной и наконец закончился взрывом громкого хохота, напоминавшего конское ржание или ослиный рев. Матросы хлопали друг друга по плечам, падали вперед или задирали покрасневшие физиономии к небу, утирая тыльной стороной ладони слезы, стекавшие по щетинистым щекам. Герман Штауфль трясся, не в силах перевести дух. Даже Поцеха оторвал на миг взор от горизонта и с любопытством покосился на них, а шевалье де Бельмон двинулся в их сторону. Сбежав по трапу, поднял руку, словно пытаясь этим жестом их утихомирить.

Перси, довольный таким успехом, триумфально озирался вокруг, обдумывая новую забористую шутку, но выдать её уже не успел-Бельмон категорически потребовал тишины.

— Мы вблизи от берега, — добавил он, — если будете так ржать, накликаете сюда весь португальский флот.

Велел погасить трубки и приготовиться к высадке. Потом отозвал в сторону Штауфля и вполголоса начал объяснять тому детали предприятия.

— Я дарую вам жизнь и свободу, — говорил тем временем Ян Мартен, глядя прямо в глаза его превосходительству королевскому наместнику дону Хуану де Толоса. — Вас высадят неподалеку от Лиссабона, на мысе да Рока. На всякий случай я дарю вам ещё и пару пистолетов. Вместе с вами отпускаю двоих матросов с “Кастро верде”. Им обещано, что вы вознаградите их за помощь в пути или застрелите при попытке ограбить вас или оставить на берегу. Вы понимаете меня, экселленц?

— Мне кажется, понимаю, — ответил Толоса. — Хотел бы только сказать вам…

На миг умолк. Наморщил брови, вертикальная складка перерезала его гладкий белый лоб, жилки на висках напряглись. Опустил глаза, словно не в состоянии найти нужные слова.

Что он мог сказать этому необычному авантюристу, который даровал ему больше, чем он, вельможа из вельмож, мог даровать тому? Знал, что Мартен делает это не из боязни мести или в ожидании награды, и даже не для того, чтобы застраховаться на будущее, добившись его симпатии и протекции на случай каких-то недоразумений. Нет, он не требовал ничего, даже благодарности. Ничем нельзя было отплатить ему за эту милость, и вместе с тем её нельзя было отвергнуть. Что за унижение!

Взглянул на Мартена, который, казалось, терпеливо и даже с некоторым любопытством ожидал завершения начатой фразы. Взгляды их скрестились словно шпаги противников в поединке. Но гордый старец знал, что поединок этот проиграет. Был вне себя. Лицо его покрылось слабым румянцем.

— Благодарю, — хрипло выдавил он. — Благодарю от имени моей дочери. Будь я тут один, предпочел бы смерть, чем…

— Ваше превосходительство забывает, что и в таком случае право решать принадлежало бы мне, — прервал его Мартен. — Что же касается сеньоры де Визелла, то полагаю, что благодарите вы меня вопреки всякому её желанию. Она бы предпочла утопить меня хоть в ложке воды на прощание, хоть я и не причинил ей никаких обид.

И небрежным жестом словно отодвинул в сторону этот несущественный вопрос.

— Прошу вас только об одном, — с нажимом продолжал он. — О сохранении полной тишины по дороге на берег. Я отправляю вас со своими людьми и хочу, чтобы они вернулись целы и невредимы. И только.