Черные флаги

Когда на палубе появился Томаш Поцеха, Мартен первый схватил его в объятия и расцеловал в обе щеки. Того хлопали по плечам, трясли за руки, тормошили со всех сторон и превозносили до небес.

Бельмон наблюдал за всем этим с усмешкой, но в конце концов сам тоже пожал узловатую ладонь главного боцмана, который слова сказать не мог от возбуждения.

Ян сиял от удовольствия. Его многочасовая молчаливая сдержанность разрядилась теперь необычным многословием.

— Вот что я называю настоящей жизнью, — повторял он, хвалясь перед Бельмоном каждой деталью удачного приключения. — Мы показали этим крысам, на что способны! Будут меня помнить! Скажи сам, разве это игра не лучше, чем монте? Ты выиграл у меня немного золота, которое и так утекло бы у меня между пальцев, я же выиграл славу!

— Об одном только жалею, — это уже позднее, когда они вдвоем сидели за завтраком. — Жаль, что эта португальская кукла и её почтенный отец не видели, как расправились мы с их семью кораблями, которые собирались нас прикончить-из избытка благодарности наверно! Много бы я дал, чтобы могли увидеть хотя бы только этот единственный залп Поцехи.

— Ну уж это они точно видели, — возразил Бельмон. — Убежден, что любовались всем со скал да Рока; с того места, где развели огонь. Ручаюсь, что не сделали ни шагу дальше.

— Ты прав! — воскликнул Мартен. — Должны были видеть! О, друг мой, полагаю, что стоит выпить ещё по бокалу вина по этому случаю.

Шевалье де Бельмон думал точно также.

Глава VII

Встреча “Зефира” с “Ибексом” и “Кастро верде” должна была по уговору между Мартеном и Уайтом произойти к северу от Азорских островов, на расстоянии нескольких миль от восточного побережья острова Санта Мария. Однако уже на следующее утро матрос, дежуривший на марсе фок-мачты заметил оба корабля, лавировавшие против ветра, а часом позже “Зефир” их нагнал.

Пришлось взять на гитовы часть парусов, чтобы хоть немного приспособиться к скорости призового судна, после чего опять началась монотонная лавировка-то левым, то правым галсом-курсом на Англию.

Шевалье де Бельмон ещё раз попытался склонить Мартена к игре в монте, но Ян решительно отказался.

— Мы играли на твой пистолет, — сказал он. — Я его выиграл и не хочу рисковать его утратить. Ты тоже выиграл у меня все, что только мог. На что же ещё нам играть?

— Хотя бы на часть моего выигрыша, — возразил Бельмон. — Ведь можно подумать, что я тебя просто ограбил.

Мартен легкомысленно махнул рукой.

— Не преувеличивай. Мне остался “Зефир”. Пока я им командую, больше мне ничего не надо. Сам видел, в боях мне везет куда больше, чем в карты. Отыграюсь на испанцах, а не на тебе.

Бельмон почувствовал себя задетым таким ответом.

— Ты же не думаешь, что я выиграл в карты “Аррандору” и все то золото, что вместе с ней пошло на дно? — спросил он.

Мартен покоился на него.

— Я не хотел тебя обидеть! — воскликнул он. — Хотел только сказать, что предпочел бы вместе с тобой захватывать испанские суда, чем играть в монте.

Шевалье де Бельмон, казалось, взвешивал его слова.

— Крупнейшие сокровища Испании далековато отсюда, — задумчиво протянул он. — Там, откуда вернулся Френсис Дрейк. Если на это отважиться…

— Нет такого, на что бы я не отважился! — прервал его Мартен. — Говори!

И Бельмон заговорил, и по мере того, как он разворачивал перед Мартеном картину великой экспедиции, сам постепенно распалялся.

Он рассказывал о несчитанных богатствах Новой Кастилии и Новой Испании, о золотых и серебряных приисках в Потоси, Закатекас и Вета мадре, о неисчислимых стадах скота, пасущегося на равнинах и в предгорьях, о садах и виноградниках, дающих вкуснейшие плоды, о жирных землях, на которых дважды в год убирают пшеницу и рожь, сахарный тростник и хлопок. Описывал цветущие острова и города, роскошью которых наслаждался: Дезирада, Доминика, Гваделупа, Пуэрто-Рико, Гаити, Куба и Ямайка… Изабелла, Санто-Доминго и Сан-Антонио; Вера Крус и Тлаксали, Тумбез, Сан Мигель и Лима. И прежде всего Мехико с его дворцами и соборами, где алтари и подсвечники литого серебра и кованые решетки перед алтарями из серебра и золота.

Рассказывал о дворах вицекоролей, богатства и власть которых превосходили богатства и могущество многих монархов Европы; о сворах “гачупинос” — испанских чиновников, кабальерос, коррехидоров и алкальдов, правящих креолами и безжалостно их обирающих, в то время как креолы в свою очередь не стесняясь грабили своих подданных-индейцев и негров-невольников, трудившихся на ранчо и гасиендах; о законах и высшем духовенстве, в руках которого находились колоссальные капиталы, обращаемые не только на украшение соборов, но прежде всего на ростовщические займы и спекуляции; о сокровищах, накопленных в монастырях, о роскошной жизни епископов и приоров…

— Лишь ничтожная часть этих богатств ежегодно попадает в казну Филипа II, — мимоходом заметил он. — Крошки от доходов светских вельмож, латифундистов и владельцев приисков, сборщиков налогов, таможенников, торговцев и плантаторов. Светских, я подчеркиваю, ибо доходы церкви не облагаются никакими налогами.