Черные флаги. Ближний Восток на рубеже тысячелетий

Однажды, когда Иордания согласилась допустить в свои тюрьмы инспекторов из Комиссии по правам человека, в АльДжафр прибыл высокий чин из министерства внутренних дел — проверить условия содержания и упросить заключенных не сообщать иностранцам ничего, что могло бы отрицательно повлиять на репутацию властей. Исламисты отказались отвечать на его вопросы и даже смотреть на него.

Выведенный из себя чиновник сначала распекал их, потом попытался задобрить, пообещав возможное сокращение сроков.

— Тех, кто согласится, король Хусейн простит! — объявил он.

Заркави внезапно встал и наставил палец на чиновника, всего в нескольких дюймах от его носа.

— Не король Хусейн господин нам! — оскалился он. — Наш господин — Аллах всемогущий!

Чиновник потерял терпение.

— Клянусь богом, вы не выйдете отсюда! — закричал он. — Останетесь в тюрьме!

— Волей Аллаха, выйдем, — холодно ответил Заркави. — И если будет угодно Всемогущему — при помощи силы.

Была у Заркави и другая сторона. Сабха иногда видел ее во время своих визитов в тюрьму. Она категорически не вязалась с обычным поведением Заркави, словно тот страдал раздвоением личности.

Каждый обитатель Аль-Джафра знал, что Заркави преклонялся перед своей матерью, во время визитов которой словно становился маленьким мальчиком. Заркави по нескольку дней готовился к ее приезду, отстирывая одежду в корыте и вычищая свой угол камеры. Некоторые заключенные знали о его полных любви письмах ей и сестрам. О своей жене Интисар и о двух маленьких детях Заркави практически не упоминал. Но матери и сестрам обильно изливал чувства в записках, украшенных стихами и нарисованными от руки на полях цветами.

“О сестра, сколько же ты страдала, когда меня бросили в тюрьму за веру мою”, — писал он Умм-Кадаме в записке, старательно нацарапанной синими и красными чернилами. Записку он завершил стихами:

       Тебе, сестра, я написал письмо,
       Составленное из желаний моей души.
       Первое, о чем пишу, — огонь моего сердца,
       А второе — мои любовь и тоска.

Также чрезмерного внимания Заркави удостаивались больные и раненые среди его людей. Когда кто-нибудь из исламистов заболевал, Заркави принимался героически ухаживать за ним, отдавая собственные одеяла и еду, чтобы обеспечить больному комфорт. Он наседал на Сабху и второго тюремного врача и угрожал им, если считал, что его людям недодают положенного. “Где обещанные вот этому человеку лекарства?” — вопрошал он, по воспоминаниям Сабхи. Однажды, когда одного из заключенных отвезли из Аль-Джафра в больницу, он места себе не находил, словно тревожный родитель. Весь тот день он изводил Сабху, требуя новостей о состоянии больного.

Особенно поражала Сабху нежность, которую Заркави проявлял к самому уязвимому из заключенных — безногому Иду Джахалину, неудачливому террористу, провалившему подрыв порнографического кинотеатра. Джахалин, не только искалеченный физически, но и страдавший от душевного расстройства, всегда спал на нарах с другими заключенными-исламистами, несмотря на крайнее неудобство. Заркави назначил себя его слугой и помогал ему мыться, менять одежду и есть. Чаще всего он просто брал безногого на руки и нес в туалет. Сабха подозревал, что этот ежедневный ритуал продиктован не только искренним сочувствием к товарищу, но и своеобразным чувством приличия, свойственным Заркави. По строгому моральному кодексу исламистов демонстрировать обнаженное тело есть оскорбление и грех.

Явившись однажды вечером в тюрьму, Сабха стал свидетелем нервного срыва у Джахалина. Такие припадки, требовавшие лечения нейролептиками, время от времени у него случались. Сабха схватил шприц, приготовился сделать укол — и тут Заркави заступил ему дорогу. Не говоря ни слова, Заркави снял одеяло с соседней койки и обернул его вокруг нижней части тела Джахалина. Придерживая одеяло одной рукой, другой он потянул эластичный пояс на штанах больного, открывая узкий участок кожи. Потом сделал знак врачу и велел: “Убедитесь, что колоть надо сюда”. Сабха сквозь одежду нащупал тазовую кость Джахалина и, удовлетворившись этим, ввел иглу в бледную плоть. Когда Джахалин затих после укола, Сабха поднял глаза — и увидел, что Заркави смотрит на него благосклонно. Что-то изменилось в этом взгляде рептилии, появилось выражение, которого доктор до сих пор не замечал. Похожее на взвесь из частиц улыбки.

Зима 1998 года принесла минусовую температуру и множество новоприбывших: чиновники решили разгрузить другие тюрьмы. Исламисты держались вместе, как раньше, но между ними уже пошли едва заметные трещины. Кое-кто из джихадистов открыто полагал, что лидером должен стать Заркави, заменив Макдиси, чьи профессорские манеры начинали раздражать некоторых членов группы.