Черные глаза [сборник 2020, худож. Т. В. Евсеева]

— А еще прапор один у нас кобр жрет. Руками ловит, варит и жрет.

У меня опускаются руки.

— Кстати, — добавляет майор, — тот прапор — Герой России! Тридцать шесть моджахедов в одну ночь положил! А ваша Россия ему гражданство не дает.

Мы с продюсером переглянулись. Вот оно! Лучше истории для телемоста не придумаешь.

Окрыленная рассказом майора, я отправилась спать, чтобы завтра с утра найти знаменитого прапорщика и убедить его попросить у Путина гражданство. Перед сном открыла кран, посмотрела на хлынувших из него дохлых мух вперемешку с сучками и передумала мыться.

На следующий день мы рванули в Курган-Тюбе — именно там жил герой, поедающий кобр.

Нанятый нами видавший лучшие дни жигуленок продирался к оазису Вахшской долины по средневековой пыли разбитых дорог вдоль замерших кишлаков со следами гражданской войны.

Широкие нелюдимые улицы древнего города встретили нас пересохшим фонтаном, пугливыми женщинами в высоких платках и главными памятниками позднесоветской архитектуры, сохранившимися в любом бывшем советском городе, — ссутулившимися пятиэтажками спальных микрорайонов с кровоподтеками девяностых на серых стенах и остановившимся временем.

На въезде в город стоял забытый историей ржавый танк.

Как всегда в незнакомом городе, мы направились к местным таксистам.

— Скажите, где живет Герой России прапорщик Козлов?

— Тебе куда надо? Душанбе двести рублей, Афганистан — триста рублей.

— Мы прапорщика ищем. Он убил тридцать шесть моджахедов.

— К моджахедам — тысяча рублей и курдюк.

— Он кобр ест! Ловит и ест!

— А, Олежека ищешь? Так и скажи. На охоте он.

— Когда вернется?

— Азамджон, когда Олежека вернется? — крикнул таксист в глубину пыльной улицы полным ртом золотых зубов.

— Ермахмад должен знать! Он ему на прошлой неделе пулемет продавал. Ермахмад, когда Олежека вернется?

— Откуда я знаю? — крикнул Ермахмад.

— Видишь, никто не знает, — пожал плечами таксист.

— А где он живет?

— Да вот, в этом подъезде, — кивнул таксист в сторону рассыпающейся хрущевки.

Дверь нам открыла испуганная русская женщина со следами былой русоволосой прелести.

Пропахшая чесноком и зирой однушка Героя России была застелена пестрым ковром в жирных пятнах баранины — этот ковер служил ему кроватью, стульями и столом.

В конце концов появился и сам герой. С ружьем и связкой чего-то мертвого он прошел в гостиную. И остолбенел.

Я поздоровалась. Он молчит. И глаза у него круглые и испуганные. Я говорю:

— Извините, что побеспокоили, у нас к вам предложение — вы не хотите принять участие в телетрансляции?

Он продолжает молчать и только еще сильнее таращит глаза. Я говорю:

— Это много времени не займет, и вы сможете рассказать Владимиру Путину, что у вас, Героя России, нет российского гражданства.

Минут через пять такого монолога мне начинает казаться, что наш герой глухонемой. И тут он шевелит наконец веками и хрипло шепчет:

— Я же тебя в «Форт Боярде» видел.

Мы отпоили героя ширчоем — таджикским чаем со сливочным маслом и солью — и забрали с собой в Душанбе.

Вечером мы закусывали хомшурбо на бараньих ребрышках слезливым арбузом, пытаясь уговорить Героя России попросить у Путина гражданство.

— Что я ему скажу? Он меня и слушать не будет.

— Будет! Скажешь ему — я, мол, такой-то, Герой России, награжден за боевые действия, а гражданства российского не имею. Помогите, товарищ Верховный Главнокомандующий!

Майор Петров сгонял ленивую муху со своих жирных усов.

— А вы что думаете, товарищ майор? — спросил прапорщик.

— Я думаю, это не высший вариант, — приговорил майор. — Вариант — но не высший.

Вечером я вновь попыталась умыться мухами, вновь отчаялась и легла спать.

И проснулась от стука.

Открываю дверь. У порога стоит майор Петров. В руках у него три гвоздики, а в глазах — безошибочно определяемое намерение незамедлительно и прямо тут жениться.

— Я тебя люблю! — икает майор.

— И чё дальше? — отвечаю я, переняв к тому времени его же собственную манеру изъясняться.

Дальше следовали неприятные три минуты, после которых я устроила визг, и на шум слетелась моя съемочная группа. Группа учинила возню, прогнала майора и спасла мою многострадальную честь. И вот я стою посреди своего номера и медленно понимаю, что честь-то моя спасена, а вот карьера разорвана на куски. Потому что завтра не будет ни построения на плацу, ни генератора для работы нашей техники, ни прапорщика Козлова. Ничего не будет вообще.

Путин далеко, а я близко, как говорится.

Приходим утром на плац, народ потихоньку собирается. До прямого эфира остаются минуты.

Техника и генератор подозрительно на месте и даже исправны. Солдаты построены, все по уставу.

И тут я с ужасом понимаю, что прапорщика Козлова среди собравшихся нет. И майора нет тоже. Суставы в моих коленях тают, как баранина в хомшурбо, живот наливается обжигающим острым бульоном, и я хватаюсь за чей-то бушлат, чтоб не рухнуть на плац.