Черные глаза [сборник 2020, худож. Т. В. Евсеева]

Звонит телефон.

— Рит… Ты на работе?

— Да, Алексей Алексеевич. Что случилось? Что у вас с голосом?

— Рит, я тебе должен что-то сказать.

— Не пугайте.

— Миша в коме.

— Какой Миша? Как это???

— Наш Миша. Лыжи. Сломал позвоночник.

2012. Ресторан «Семифреддо». Лето

— Добрый день, меня здесь Лесин должен ждать.

— Але, гараж, ты чего, Марго? Это я!

— Что??? Я вас не узнала!!! Я реально вас не узнала!

— Минус тридцать кило. Ну, как тебе мой новый лук?

— В этих усах вы похожи на Сальвадора Дали. В худшем смысле этого слова.

— Ну, все-все, началось! Девушкам нравится, между прочим! (Достает из-под стола маленькую собачку.) Познакомься, это мой лучший друг и самый близкий родственник. Он единственный, кто поддерживал меня, пока я был в больнице. Больше я с ним не расстаюсь.

2013. Кабинет Лесина в «Газпром-Медиа»

— И как тебе мой новый кабинет?! Ох, мы тут дел наворотим! Весь холдинг вздрогнет! Давай, рассказывай, какие у тебя идеи? Где будет телевидение через десять лет, через двадцать? Мы должны готовиться уже сейчас!

— Через двадцать лет телевидения не будет. Все уйдет в интернет.

— Нет! Я вот чувствую, что нет! Оно будет, точно будет, но только я пока не понимаю какое! Надо нащупать формат. Вот этим я и займусь! Ты со мной?

2014. Роддом. Сентябрь

— Ты в какой палате? Я заеду. Только я буду с девушкой.

— С какой девушкой?

— С моей девушкой.

— У вас есть девушка?

— Ее зовут Вика. Тебе она понравится.

2014. У меня дома. Декабрь

— Я не понимаю, как вы можете вот так просто взять и все бросить! Ведь это подставит кучу людей!

— Послушай, эти люди не дети. У них своя жизнь. А у меня — своя. И я хочу ее жить так, как считаю нужным. Я больше не могу терпеть этот дурдом.

— И что вы будете делать?

— Жить. Поедем с Викой туда, где я раньше не был. Если такие места еще остались.

— Я вас не понимаю.

— Когда-нибудь поймешь. Или не поймешь.

2015. Зима

Звонит телефон.

— Маргош, помолись за меня. Завтра опять будут резать. Это уже тринадцатая операция. Они там занесли какую-то инфекцию, теперь не могут ее вывести. Всю спину уже искромсали. Сердце еле выдерживает. Одна радость — Вика беременная.

Пару недель назад. У меня дома

— Ты просто не представляешь, это такое счастье! Это что-то нереальное!

— Я не представляю? Я как раз очень хорошо представляю!

— У нее такие ручки малюсенькие, она хватает меня вот так за палец, когда я ее кормлю! И я научился ее держать за подбородочек вот так, чтобы срыгивала. Даже Вика так не умеет. Приезжайте к нам! Приезжайте вот прямо весной! Или даже на Новый год!

— Посмотрим. Может, весной. Если получится.

— Вообще, конечно, тебе нужно думать о своем будущем. Я за тебя переживаю. Сколько ты можешь быть главным редактором «Раша Тудей»? Переезжайте лучше в Лос-Анджелес! Ты будешь писать сценарии, Тигран будет снимать, я буду вашим продюсером. Хашламу сварим!

— Вы же знаете, Михалюрич, я никуда отсюда не уеду.

— Вот ты уже немолодая, а все дура. Тигран, скажи ей!

Несколько дней назад

Звонит телефон.

— Рит… Ты дома?

— Да, Алексей Алексеевич. Что случилось? Что у вас с голосом?

— Рит, я тебе должен что-то сказать.

— Не пугайте.

— Миша умер.

— Какой Миша??? Как это???!!!

— Наш Миша. Сердце.

Десять лет бок о бок. Десять лет! Это половина моей хоть сколько-нибудь сознательной жизни. И ничего не успели за десять лет — не доспорили ни о том, что нужно России, ни о том, когда кончится телевидение, ни о вашем будущем, ни о моем, не доели ни хашламу, ни севиче, в нарды не доиграли, не доделали все, что надо было, конечно, доделать. Недоузнали друг друга, недопоняли. Недосказали. Недоуслышали.

И теперь уже никогда…

Вы теперь на том берегу. Надеюсь, вам там не скучно. Хотя бы потому, что вы никогда там не были раньше.

А на этом берегу пара десятков душ уж точно оплакивает вас настоящими, проливными слезами. Моя душа среди них, Михалюрич.

2014, ноябрь

Кегецик

Твоей маме было пятнадцать, когда заезжий строитель украл ее из отцовского дома и увез далеко за овраг, через три перевала, за Хосту. Отец твоей мамы обоих бы их пристрелил из винтовки, как перепелок, которых таскал целыми связками с малярийных болот, — если б нашел. Мачеха только бы сплюнула: «Хуже, чем турок, дочка твоя, черной собаке собачья смерть», а родная мать давно умерла — кашляла, бабки отлили воск, сказали дышать над котлом с кукурузой, накрывшись тяжелым ковром. Отец сам положил соседский ковер на послушную молодую жену, и она задохнулась, оставила четверых.

У пятнадцатилетней Устик и ее мужа-строителя ты родилась первой. Ваш дом стоял над землей на тяжелых каштановых бревнах — под домом жили корова и козы — а над ними новорожденная ты.

Потом у Устик и Минаса родилась еще маленькая Алварт. Ты носила ее на руках и кормила разваренной мамалыгой. Вечерами вы вместе с мамой баюкали маленькую Алварт, туго привязанную ремнями к люльке, сплетенной из горной ажины, грустной песней о бабочке, которая живет один день.