Черные яйца

Высокий юноша, нетвердыми шагами следовавший через площадь по направлению к Кировскому мосту, чувствовал себя в этом одиночестве двояко – с одной стороны, его радовал хотя бы внешний покой – о внутреннем говорить не приходилось, не было его, внутреннего покоя – но хотя бы никто перед глазами не маячил, не путался под ногами, не толкался и не шипел вслед каких-нибудь гадостей, что было для одинокого юноши делом обычным. С другой – странное беспокойство овладевало им, и чем ближе подходил он к набережной, тем более оно усиливалось.

Фамилия единственного прохожего, случившегося в этот час на площади Революции, была Огурцов.

Хоть и был он, Огурцов, человеком увлекающимся, склонным более к романтическому взгляду на окружающую его действительность, нежели к трезвому ее анализу, однако кое-какой жизненный опыт имел, и этот опыт говорил ему, что чем ближе он подходит к млеющим юношам в форме, тем больше вероятность того, что его стошнит прямо посреди площади Революции – стошнит истово, с земными поклонами, с кашлем и стонами, стошнит громко и живописно.

Разумом Саша (так звали Огурцова) понимал, что нехорошо это, если стошнит его прямо посреди площади Революции, нехорошо, опасно даже. Могут и в милицию забрать, а встретить начало дня в милиции – это уже совсем никуда не годится. Однако ноги сами несли его в сторону гранитного парапета, навстречу теплому ветру с запахом рыбы холодного копчения.

Запах этот был приятен Огурцову, он напоминал о прохладе и спокойствии пивного бара «Янтарный», о ледяном «Жигулевском» и хрустящих ржаных сухариках, о брынзе и сушках, о неспешной, через глоток, беседе со случайным соседом по столу. О том, с чего все вчера началось. Да и не только вчера. Большинство из того, что случалось за последние полгода с Огурцовым, начиналось именно в «Янтарном».

Оставалась еще призрачная надежда на то, что нахимовцы со своей вонючей скумбрией не заметят Огурцова, и он проскользнет мимо них без ощутимых потерь – моральных или физических, в данном конкретном случае было неважно. Ибо с похмелья для него что душевные травмы, что телесные увечья – один черт.

Но выписывать по площади петли, менять направление, обходить наглых в своем упоении пищей нахимовцев стороной было совершенно не в его характере. Да и сил, в общем-то, для маневра было недостаточно. Иссякли силы за ночь. А еще тошнота...

Нахимовцы, еще секунду назад солидно похохатывающие, замолчали.

Огурцов шел прямо на них, будучи не в силах изменить направление. Каждый поворот нужно было готовить загодя, и очередной был намечен им в нескольких шагах от крайнего нахимовца – самого из всех отвратительного, с хорошей комсомольской осанкой и мерзейшим белесым лицом с крупными, но, удивительным образом, незапоминающимися чертами, с лицом-плакатом, лицом-лозунгом, с лицом-субботником и воскресником одновременно. Человек с таким лицом должен быть лишен всех естественных потребностей и качеств. Такого человека невозможно представить сидящим на унитазе, ругающимся матом или стоящим у пивного ларька. Пьющим из горлышка бутылки портвейн его тоже вообразить нельзя. Такой человек, перед тем как лечь с женщиной в постель, медленно снимает брюки, складывает их стрелочка к стрелочке и аккуратно вешает на спинку стула. Подонок, одним словом. А если двумя – полный подонок.

Нахимовцы угрожающе молчали и смотрели на приближающегося к ним, пошатывающегося и икающего молодого человека.

Когда Огурцов, уже перестав мыслить и чувствовать, проваливающийся в зеленую, холодную муть, вставшую перед глазами, поравнялся с белесолицым и хотел совершить давно запланированный поворот, чтобы проследовать направо, к Кировскому мосту, его неожиданно качнуло в сторону, он коснулся плечом идеально отпаренного кителя, икнул и, услышав за спиной чей-то возглас, все еще противясь спазмам, неловко дернулся в сторону, пытаясь уйти от прямого столкновения.

– Пидарас! – прогудел кто-то из нахимовцев хриплым, мужицким басом.

В другой ситуации Огурцов мог бы открыть дискуссию, заметить, к примеру, бодро: «Ну, пидарас. А что такого?» Или, как тогда, на пляже в Лазаревском, гордо и независимо: «Снимай штаны, знакомиться будем...» Но сейчас его хватило лишь на то, чтобы сфокусировать зрение и выделить из зеленой, с золотистыми блестками мути, застилавшей глаза, фигуру, каким-то непостижимым образом оказавшуюся «in front».

Коренастый, плечистый увалень, из тех, кто в драке выказывает неожиданную прыть и устойчивость, полную невосприимчивость к ударам и пугающую безмятежность, улыбался, слегка поводил плечами, и было ясно, что сейчас он нападет – безо всяких предисловий, как они это любят, немногословные, решительные, выросшие на хорошей, идеологически выдержанной художественной литературе и незатейливых кинофильмах увальни.

* * *

– Короче, думаю – все, погулял. Но боги были на моей стороне. – Саша Огурцов икнул и потянулся к бутылке ркацители, стоящей на полу.