Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века

В свою очередь сам О.П. Козодавлев 11 апреля 1813 года направил секретную записку императору. Докладывая о выполнении указания главнокомандующего, он в образцово бюрократическом стиле писал:

…если Министерство полиции желает сим средством знать, какие тайны или о каких предположениях пишут по почте пленные, то оно в расчете своем ошибется, ибо никто без сомнения ничего тайного не напишет, зная, что письма отбирает губернское начальство. Прежде сего письма от пленных были в почтовых местах принимаемы и отсылаемы секретно в те места, где установлена перлюстрация; турецкие же письма отсылались от министра внутренних дел к Государственному канцлеру и по переводу были представляемы Вашему Величеству; а когда содержание их оказывалось несомнительным, тогда отсылались для доставления по адресу. Все сие оставалось в совершенном секрете, и пленные и подозрительные люди писали свободно, думая, что их письма не вскрываются.

Напротив же, по нынешнему положению сделалось самое секретнейшее дело перлюстрации публичным, и потому теперь и ожидать нельзя, чтобы кто‐либо стал писать по почте какие тайны: чрез почту не можно уже будет открыть ничего тайного. Сверх того люди недовольные губернским начальством, как пленные, так и другие, по почте не осмелятся уже писать жалоб или неудовольствия своего на тех, у коих, как кажется, все во власти находится. Наверное полагать можно, что… и обмана известного Соковнина [Р.М. Медокса] не случилось бы, ежели бы чуждое почте начальство не имело права требовать себе с почты пакетов. Дерзкий преступник Соковнин без сомнения ведал, что адъютант министра полиции, яко преважная в губернии особа, может, а особенно с помощью коменданта или губернского начальства, брать с почты пакеты, и потому сие исполнил, а простяк [так в тексте] Кавказский почтмейстер, основываясь на введенном ныне постановлении, вдался в обман^[309].

Я бы думал, что ежели Министерство полиции желает знать вообще, что пишут пленные и люди находящиеся под надзором, то всего приличнее и удобнее было бы постановить, чтобы таковые люди отдавали письма свои не на почту, а тем начальникам, кои имеют над ними надзор, и в таком случае почтовым местам можно запретить принимать от них письма. Тогда пленные и находящиеся под надзором лица без сомнения не могут иметь какой‐нибудь вредной, или подозрительной корреспонденции, ибо оная будет открытая, на что Правительство имеет право, яко над людьми, лишенными свободы, подозрительными и состоящими под надзором полиции.

По такому рассмотрению почтовая тайна осталась бы неприкосновенною. Перлюстрированные письма в копиях или смотря по обстоятельствам и подлинные отсылались бы по‐прежнему к министру Внутренних Дел, который бы представлял оные Вашему Величеству или же сообщил бы Министру Полиции, сказав сему последнему токмо, что до него дошло сведение и прочее. Ежели бы Министру Полиции нужно было непременно узнать что‐либо через почту, то и тогда он может отнестись к Министру Внутренних Дел и дело будет и лучше и вернее исполнено и останется в порядке и в тайне. Даже Петербургский почт-директор, как я стороною слышал, отписывает ныне перлюстрированные письма прямо, куда ему приказано, не чрез меня и, не давая мне об оном знать; однако ж зная его, я уверен, что он присылает или письма совсем не важные, или очень мало. Ежели он ведет перлюстрацию по личным видам и уважениям, то ему таковое отступление от порядка очень выгодно и приятно, ибо изгибов сердец почтовых чиновников никто, кроме начальствующего над ними Министра Внутренних Дел, открыть и обратить их на истинный путь не может. Неоднократно я уже представлял Вашему Величеству на сие доказательства. [Каков министр! Каков намек на угрозу утратить контроль над перлюстрацией! — В.И.]

По усердию моему к службе Вашего Величества и не имея никаких других видов кроме пользы Вашей, довожу я все без разбору до Вашего сведения, а потому долгом поставил и сию бумагу представить Высочайшего Вашего Величества воззрению^[310].

Через два дня, 13 апреля, министр представил Александру I доказательства того, что губернаторы осматривают не только подозрительные письма, но также «сей участи подвергается» и масса частной корреспонденции. В заключение Козодавлев замечал: «Не смею судить, какие следствия от сего произойти могут, но опасаюсь токмо, чтоб частные люди в России по старине не стали [бы] посылать писем своих с ходоками»^[311].

Судя по дальнейшим действиям высшей власти, сражение за контроль над перлюстрацией министр внутренних дел выиграл.