«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века

Эти сведения, безусловно, весьма красочны и любопытны, но насколько они достоверны? Насколько историк может им доверять? Я уже писал выше, а еще более подробно – в монографии, посвященной персонально В.И. Кривошу, что Владимир Иванович был очень осведомленным человеком, но одновременно и крайне тщеславным, любившим устраивать различного рода мистификации с целью придания своей персоне более высокой значимости173. Попробую проанализировать вышеприведенный отрывок с учетом всех известных мне сведений.

Прежде всего, кто этот «секретный чиновник, пользовавшийся особым доверием царя» и кто то лицо, которое имело «без особого доклада доступ к царю»? Понятно, что «секретный чиновник» – это не А.Д. Фомин и не М.Г. Мардарьев (руководители дела перлюстрации при Николае II). К моменту первой публикации воспоминаний Майского (Кривоша) Фомин уже умер, а имя Мардарьева дважды открыто названо в тексте мемуаров. Напрашивается мысль, что под этим таинственным чиновником Майский (Кривош) имеет в виду самого себя, особенно если вспомнить, что еще в 1907 году он подал на высочайшее имя (через князя В.Н. Орлова, начальника Военно-походной канцелярии Николая II) проект создания сверхсекретной службы придворной перлюстрации при библиотеке Зимнего дворца. К тому же после вынужденного скандального ухода из «черного кабинета» 1 декабря 1911 года Владимир Иванович с января 1912 года по август 1914‐го, кроме других мест, трудился вне штата в библиотеке Зимнего дворца. В сентябре 1917 года бывший директор Департамента полиции и бывший товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий утверждал, что Кривош «организовал при содействии… князя Орлова особую придворную перлюстрацию, освещавшую группу лиц, близких ко Двору», включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну и сестру Николая II Ксению Александровну174. Тем не менее я должен подчеркнуть, что ни подтвердить, ни опровергнуть эти отрывки из воспоминаний Майского (Кривоша) достаточных оснований пока нет. Остается принять их как версию.

Своими особенностями в данном случае отличалась и работа в архивах. Так, у каждого чиновника Российской империи имелся послужной список (формуляр), в который вносились все его перемещения по службе, награды, размер жалованья и т. п. Но формуляры чиновников «черных кабинетов» не отражают ни их подлинных занятий, ни реального размера жалованья (ибо до двух третей выплат производились из секретных сумм). Поэтому подлинное знание возникает лишь в результате использования комплекса документов, в том числе секретной переписки.

В книге речь идет именно об истории перлюстрации почтовых отправлений. Однако лишь частично освещена история «черных кабинетов» в Царстве Польском и крайне скудно – в Великом княжестве Финляндском. Дело в том, что «черный кабинет» в Варшаве до 1867 года находился в ведении наместника и эти материалы хранятся в польских архивах. Перлюстрация в Финляндии в силу автономного положения княжества вообще не подчинялась российскому руководству и имела с аналогичной российской службой лишь отдельные точки соприкосновения, о которых я далее упоминаю.

К сожалению, мне не удалось разыскать достаточный комплект документов, позволяющий судить о перлюстрации телеграфных отправлений. Здесь в нашем распоряжении имеются лишь отрывочные сведения. С.П. Белецкий, вице-директор ДП (июль 1909‐го – февраль 1912 года), директор ДП (февраль 1912‐го – январь 1914 года), товарищ министра внутренних дел (сентябрь 1915‐го – февраль 1916 года), на допросе 13 сентября 1917 года говорил, что, будучи товарищем министра внутренних дел, предполагал организовать перлюстрацию телеграфной корреспонденции. Но тогдашний руководитель «черных кабинетов», старший цензор Санкт-Петербургского почтамта М.Г. Мардарьев сообщил Белецкому, что заведующий телеграфной частью Главного управления почт и телеграфов инженер П.С. Осадчий не подходит для этого по своим политическим убеждениям. В результате планы остались без исполнения175. Вместе с тем знаменитый специалист, начальник шифровального отделения Департамента полиции И.А. Зыбин, служивший в ДП с августа 1887‐го, показал на допросе в июне 1917 года, что Главное управление почт и телеграфов выдавало губернским жандармским управлениям на право выемки телеграмм особые именные открытые листы (о таких листах я уже упоминал)176. Наконец, начальник телеграфа железнодорожной станции города Тулы Грудман рассказал председателю следственной комиссии Тульского губернского временного исполнительного комитета А.И. Рязанову 30 июня 1917 года, что на станции с 1906‐го по 1914 год стоял особый тайный телеграфный аппарат с возможностью приема и перлюстрации телеграмм от Москвы до Курска. Такие же аппараты, по его словам, имелись на станциях Москвы, Курска и Нижнего Новгорода177. Отсюда можно заключить, что эта сюжетная линия достойна быть предметом дальнейших исследований.