Черные камни

Однако они не представились мне — ни по имени, ни по фамилии. Так полагалось — рядовых членов должен был знать только воорг. В данном случае Николай. Этот могучий, красивый, удивительно обаятельный гигант был человеком надежным. Это подтвердилось и на следствии. Вообще все наши руководители групп показали на следствии высокое мужество — не назвали членов своих пятерок. Воронежская группа Н. Стародубцева (Чижов о ней не знал) осталась на свободе. Кто они были, я и сейчас не знаю.

Политически эта группа была уже крепко подкована. Они уже читали сочинения В. И. Ленина и на этом занятии сравнивали их с книгой И. В. Сталина «Вопросы ленинизма». Находили в книге Сталина вульгарные упрощения мыслей Ленина. Со слов Н. Стародубцева я знал, что отцы двух парней из этой его группы были расстреляны в тридцать седьмом году.

Миловидная, остроглазая девушка задала мне вопрос:

— Товарищ Раевский, как представляет себе руководство КПМ изменение ситуации в стране? Ведь нас, наверное, не очень много? Что мы можем реально изменить?

— Вы сказали, что вы студентка исторического отделения ВГУ. — (За это она после собрания получила нагоняй от Н. Стародубцева — не полагалось членам КПМ в таких ситуациях сообщать о себе подобные сведения.) — Вы закончите университет, и не только вы одна. Многие члены КПМ закончат вузы, в том числе и военные. Многие изберут себе путь партийных, военных работников, публицистов. Этот процесс медленный, но, по нашим замыслам, в указанных сферах деятельности постепенно утвердится большое количество членов КПМ (все мы, разумеется, вступим в ВКП(б)). Через такое врастание в руководящие, научные, литературные, военные слои нашего общества людей, верных ленинизму, мы, полагаю, сможем изменить духовно-нравственную атмосферу нашей действительности.

— Но это же очень долгий путь!

— Долгий, но верный. А какой иной путь вы можете предложить?

— Не знаю, но мне хочется, чтобы изменения были более скорыми и более радикальными.

— Революция, особенно бескровная, — это очень трудное и долгое дело.

— А что, если убрать тирана? — весело и как бы с легкой шуткой спросил один из парней.

— Это не метод. Место убитого займет Берия или Молотов, а тирания, возможно, даже укрепится. Террор — это не наш метод.

— Извините, товарищ Раевский, за мой глупый вопрос. Я, конечно, знаю, что Ленин был против политического террора. Просто за отца отомстить хочется.

Примерно такая же беседа — именно о мирном, постепенном приходе к власти в стране здоровых ленинских сил — была у меня и в группе Славки Рудницкого, в его квартире на улице Сакко и Ванцетти. По существу, и у Стародубцева, и у Рудницкого я своими словами пересказывал и разъяснял своим товарищам по КПМ один из главнейших пунктов нашей Программы.

В группе Рудницкого было уже семь или восемь человек, в том числе и Марина Вихарева, которую перевели в эту группу по ее просьбе, подальше от А. Чижова. У них был, говоря языком XIX века, роман, который Чижов грубо оборвал.

Я вышел вместе с Мариной, нам было по дороге. На улице был легкий хрустящий морозец. Горели в черной высоте крупные редкие звезды. Марина жила на Никитинской — наискось от уже описанного мною начальственного особняка. Я проводил ее домой. Мне было почему-то грустно. Мы, немногие, кто знал, как поступил с Мариной Чижов, относились к ней с какой-то трепетной нежностью, любили ее святой братской любовью.

Попрощавшись с Мариной, я зашел к Борису, рассказал о собрании, о беседе у Рудницкого.

— Все! — сказал Борис. — Больше никаких прямых контактов с низовыми группами! Только через связных.

В этой повести вряд ли хватит места для подробного, во всех деталях, рассказа о сложнейшей и запутаннейшей истории КПМ. Но главное необходимо обозначить.

Нашими действиями руководили самые искренние и благородные чувства, желание добиться счастья и справедливости для всех, помочь Родине и народу. Много было в нас и юношеской романтики. Опасность, грозящую нам, мы хоть и чувствовали смутно, но не предполагали, сколь она страшна и жестока. Вообще, по моему убеждению, только в ранней юности человек способен на такие беззаветные порывы. С годами люди становятся сдержанней, осторожнее, благоразумнее.

Да, вот мои юношеские стихи, написанные в сорок шестом или сорок седьмом году, задолго до вступления в КПМ:

Дворец Кремля огнем сияет.
Там Сталин в роскоши живет
И на банкетах выпивает
За голодающий народ…

Смешно, наивно! Только в семнадцать лет можно такое написать. Может быть, и прав А. Межиров, говоря, что «даже смерть — в семнадцать — малость»?.. Полного текста этого стихотворения я не помню, но оно было приобщено к нашему делу и хранится, как было обещано на папках, вечно.

Иногда меня спрашивают: кто и как вас предал? И тогда, в сорок девятом, это было довольно ясно, а сейчас еще яснее.