Черные камни

– Кто здесь, ребята?

– Здесь я, Толик. Юрий Киселев.

– Здравствуй, дорогой друг! А кто еще здесь с нами? Раздался голос, от которого у меня начали переворачиваться внутренности:

– Аркадий Чижов!… Здравствуй, Анатолий! Здравствуй, Юра!

Я ничего не сказал в ответ. Странные чувства возникли во мне и удивили меня. Пока солдат-охранник еще не залез в свою кабинку, я спросил Киселя, но тихо и неуверенно:

– Юра, Аркашу мочить будем?…

– Толик, не говори этого…

– Прекратить разговоры! – раздался грозный голос солдата.

Машина покрутилась во дворе и в переулках и выехала на Плехановскую в сторону Заставы, в сторону городской тюрьмы. Наверное, в тюрьму?… Город родной был виден мне сквозь щели и через обе двери с зарешеченными окошками, между которыми сидел солдат с автоматом. Родной город. Снег на Плехановской был расчищен, блестело булыжником трамвайное полотно. Родной город! Никогда не думал, что вернусь сюда.

…Вот переулок у Заставы.

Я много лет мечтал с тоской

К твоим булыжинам шершавым

Припасть небритою щекой.

Наверное, тогда пришли впервые эти строки… Тюрьму мы, однако, миновали. И, объехав областную больницу, спустились к железнодорожным путям, ведущим к Курскому вокзалу. Развернулись и вновь увидели ту же тюрьму. Лагерные ворота. Процедура передачи наших бумаг на вахте. Воронок въехал в какую-то зону

– Выходи!

Первым вышел Кисель. За ним – Чижов. Потом – я.

А Юрка уже стоял на утрамбованном снегу и делал мне какие-то знаки. Надзиратель был довольно далеко, у вахты. Видимо, знакомился с нашими личными делами. Все трое мы встали в круг. Я обнялся с Юркой. На Аркадия старался не смотреть.

Юра взволнованно заговорил:

– Толич! Толик? Ты был на Колыме и ничего не знаешь. Мы судили Аркадия судом КПМ в пятидесятом году, приговорили к смерти. Но он дал клятву больше так не поступать, и Борис помиловал его, а мы простили Большинство из нас простили его. Он ведь тоже много пострадал!… Подай ему руку!… Поверь мне. Все, что было, в прошлом.

Я посмотрел на Чижова. В глазах его был страх, и он протягивал мне руку:

Я виноват, Толич. Но Юрий говорит правду. Я стал другим человеком!

Мы пожали друг другу руки. И тут подоспел надзиратель. Он провел нас через угол рабочей зоны в жилую. Я заметил, что в рабочей зоне деловито дымил, грохотал и лязгал порядочный заводик. Прибежал кто-то от нарядчика.

– Пожалуйста, сюда. – И провел нас в барак, устроенный в разрушенной и перестроенной церкви (на месте лагеря было когда-то мало кому теперь памятное Солдатское кладбище). – Где здесь свободные места? – спросил он у дневального.

Помещение мне не понравилось. Грязь, двойные сплошные нары. Мы влезли наверх, легли. В метре или чуть выше был потолок.

– Юра, пойдем к нарядчику. Он нас не уважает. Мы вышли. Навстречу – несколько удивленный нарядчик в щегольском ватнике и с такою же точно трубой, как у Купы.

– Ты что, – сказал я, – нас не уважаешь? Имей в виду: я заколол на Колыме двух нарядчиков.

Вдохновенная брехня, но действует безотказно. Главное – полная серьезность.

– Ребята, вы извините, это недоразумение. Пойдемте, я вам покажу другие места.

И мы вошли в новый кирпичный дом с коридорной системой, нечто вроде казармы. В комнатах были кровати (двойные: верхняя вставляется в нижнюю). Так бывает в казармах.

– Выбирайте место.

– Вот здесь, – показал я, – в уголке, возле окна. Одну из двойных кроватей мы заняли полностью и нижнее место соседней.

– Пусть перестелят постели!

– Сейчас перестелят, а вы пока погуляйте! Рассказы, рассказы, рассказы – наперебой. Кто где был… Четыре с половиной года прошло. Вечером, после ужина, прибегает востроглазый шестерчатый малец. Тихо спрашивает:

– Где ребята, которые с Колымы пришли? Ему показали.

– Здравствуйте! Резаный Витек приглашает вас троих к себе. Там чифирок заделали.

– Пусть сам принесет и селедку не забудет, – сказал Юра Киселев.

У Резаного был шрам на щеке, лет ему было, как и нам, примерно двадцать пять. Чифир был крепок. Селедка свежа.

– Я когда-то был вором, – сказал Витек – Но теперь все смешалось, и я отошел. Ни там, ни там. Но меня здесь уважают.

– Хорошо. Мы тебя не тронем. Будь, как был. Но если что важное – держи в курсе.

Поботали еще немножко по фене и разошлись. Мы – в курилку, где можно было поговорить без свидетелей, Витек – в свой барак.

Стало вскоре ясно, что нас, членов КПМ, разместили небольшими группами в нескольких воронежских лагерях, в городе и ближних районах. Наша колония называлась 020-й. Однако в моей справке об освобождении она именуется лагерем. Начальником лагеря был майор (в звании может быть ошибка) Брызгалов.