Черные холмы

— Вы и есть тот самый индеец — мистер Вялый Конь? — Интонации требовательные, вызывающие. Выделение отдельных слов казалось случайным — этакая старческая ненатуральность. Голос грубый, словно она слишком часто возвышала его в негодовании.

Паха Сапа отступил к шлюзовой камере, освобождая для нее место на площадке. Шапки своей он не снял. И еще я обратил внимание, что он не закончил ответ словом «мэм», которое непременно присутствовало в его обращении к дамам, приезжающим посмотреть на рашморский памятник.

— Да.

Она осталась на нижней ступеньке, чтобы сохранить за собой физическое и нравственное превосходство над Паха Сапой, но эта женщина была достаточно высока (а Паха Сапа мал ростом), так что насчет физического превосходства она могла не беспокоиться, а до нравственного ей, так или иначе, было как до луны.

— Я мисс Маргерит Мерингтон…[90]

Прежде чем Паха Сапа успел кивнуть, в знак того, что ему известно это имя (хотя я знал, что на самом деле оно ему неизвестно), она продолжила:

— …и я должна сказать вам, мистер Вялый Конь, что я была категорически, безусловно, против вашей встречи, против того, чтобы вы попусту тратили время и силы миссис Кастер!

Швейцар отступил назад, не в последнюю очередь для того, чтобы открыть наружную дверь, пока Паха Сапа придерживал для рассерженной дамы открытой внутреннюю. Было очевидно, что швейцар знает мисс Маргерит Мерингтон и давным-давно выработал стратегию, позволявшую ему находиться на максимальном расстоянии от нее в столь тесном пространстве.

— Как вам не стыдно тратить впустую время столь благородной женщины — вот все, что я могу сказать, и я только надеюсь, что Мэй знает, что делает, но она, по моему скромному мнению, редко думает о благе миссис Кастер, когда разрешает эти нелепые встречи…

Паха Сапа даже не пытался сказать что-нибудь. Возможно, он, как и я, отметил, что теперь ее гнев обрушивается не только на отдельные полные (пусть и случайно выбранные) слова, но и на слоги.

После этого мисс Маргерит Мерингтон исчезла — вышла на тротуар Парк-авеню, вылетев в дверь, которую швейцар при этом придержал, благоразумно стоя на улице с наружной стороны двери, используя ее, подумалось мне, как своеобразный щит.

— Это кто там — мистер Вялый Конь? — послышался с высоты в несколько этажей громкий, но в то же время и деликатный голос.

Это был, конечно, не твой голос, Либби. Я решил, что это либо твоя горничная, либо (что более вероятно, поскольку в голосе не слышалось подобострастия, свойственного слугам) та дама, с которой переписывались мы с Паха Сапой, чтобы организовать нашу встречу, моя так называемая любимая племянница (которой я никогда не видел), некая Мэй Кастер Элмер.

Паха Сапа подошел к лестнице и задрал голову. Теперь он снял шапку.

— Да.

— Поднимайтесь, пожалуйста. Прошу вас. По этой лестнице, если можете. Лифта можно прождать целую вечность. Поднимайтесь, мистер Вялый Конь.

Я был уверен, что готов увидеть твою маленькую квартирку на Парк-авеню, 71,— я читал про нее, вернее, Паха Сапа читал, включая и большое интервью 1927 года, в котором репортер назвал твой дом «приятным возвращением к изяществу прошлого века», но реальность превзошла все ожидания: оказаться в твоей квартире было равносильно путешествию назад в 1888 год в одной из машин времени мистера Уэллса. Снаружи, невзирая на окна с толстыми стеклами, наглухо закрытые даже в такой теплый весенний денек, доносились автомобильные и автобусные гудки, свистки поезда — XX век, а внутри, куда ни посмотри, был 1888 год. Окна, хотя и чистые, были словно заколочены, и, по мере того как мы проходили через маленькие комнатки, нарастал какой-то застоявшийся запах — смесь мебельной полировки, затхлого воздуха, невидимой пыли, старых вещей, старых людей. Твоя квартира, моя любимая, пахла старухой. (Я помню, что в первые дни нашего брака мы были вынуждены примириться с тем фактом, — о котором никто никогда не предупреждает новобрачных, — что в тесном жилище, где одна комната с ванной, супругам приходится учиться жить среди довольно-таки земных запахов друг друга. Тогда в этом было что-то странно возбуждающее. Теперь посредством все еще достаточно острых чувств Паха Сапы я отметил только, что квартира пахнет старухой.)

Но в этой темноте среди старой мебели гордо выделялся корпус нового радиоприемника, подарок друзей, как я узнал позднее из чего-то прочитанного Паха Сапой. Чужеродное тело среди старых вещей, фотографий и всяких принадлежностей прошлого века. Приемник был выключен.