Черные кипарисы

Аня открыла калитку и побежала к домику, к журчанию и плеску воды, к бормотанию отца. Он сидел на ступеньке крыльца со свесившимися на лоб волосами, мутноглазый, краснолицый, и, нелепо размахивая руками, давал матери руководящие указания по части сада, а она кричала на него, упоминая имя Егора, рабочего их гастронома, отцовского собутыльника и пьянчуги; Егор выгружал из машин-холодильников замерзшие бараньи и свиные туши, и руки его при этом сильно тряслись, как у нервнобольного; после того как месяц назад мать погнала его от порога их дома с пол-литрой в кармане и закуской, они с отцом стали пить в других местах… Эх, отец!

Аня прошмыгнула мимо, переоделась в старенькое расползающееся платье и нырнула в прохладную листву сада. Она кончила работать за полчаса до встречи, написала шифрограмму, переоделась, причесалась и принялась ждать.

Феликс явился точно, как и обещал.

Билетерша, глянув на Аню, задержалась рвать билеты — пустить ли? — но, увидев Феликса, разорвала. Они прошли в фойе, до отказа набитое людьми, так что нельзя было протолкнуться ни к буфету, ни к мороженому. Знакомых ребят среди зрителей было мало, да и Витьки нигде не было видно.

Внезапно Аня чуть не присела от волнения и дернула Феликса за руку:

— Смотри, он… — и осторожным движением головы показала на светловолосого человека в синем костюме и белой рубахе с темным галстуком. Он был невысок, скуласт, худощав — загорелые щеки впали.

— А… этот шоферяга! — весело сказал Феликс. — Явился! Прибежал! Не вытерпела душа!

— А у тебя бы вытерпела?

— Не случалось сниматься в кино, — сказал Феликс. — Но после всех этих съемок, которые мы видели, — лихтвагенов, дигов, декораций и разболтанных актеров — не очень-то верится, что они сняли что-то стоящее… А тебе верится?

— Не знаю… Посмотрим… — уклончиво ответила Аня, не выпуская из виду Василия Калугина, водителя-таксиста, ставшего ныне знаменитостью Скалистого.

— И смотрит героем, — сказал Феликс. — Хочет, чтоб его узнали.

— Ничего он не хочет.

Калугин и вправду ничем не выделялся из зрителей, разве только тем, что не стоял на месте, не шутил с приятелями, а все время ходил из угла в угол, и лицо у него было очень напряженное. Ведь через несколько минут он должен был вторично присутствовать при той опаснейшей операции, которая навсегда вошла в историю войны на Черном море, закончилась полным успехом, и… И так трагически.

— Где же Витька? — спросила Аня, все еще не спуская с Калугина глаз.

— Не волнуйся, вон его голова, — ответил Феликс и показал подбородком в темноту.

— Своего места не нашел? Нужно его позвать!

— Не надо. Я ему взял билет туда: так нам с тобой лучше будет.

— Почему?

— В кино он так переживает, что мешает смотреть: все дергает за рукав, и шепчет, и поясняет…

«Буду молчать, — дала клятву Аня, — буду сидеть, набрав в рот воды».

После короткого киножурнала на экране заколыхалось море, и сквозь пену и брызги его всплыли, словно со дна, темные буквы и одна за другой строго выстроились, будто бойцы морской пехоты, в шеренгу: «Черные кипарисы». Аня вся замерла и сжалась — так это все было далеко по времени и так близко: все вокруг хорошо помнили войну, и даже следы ее до сих пор были видны в Скалистом: на окраине, где и ныне была нефтебаза — громадные, прямо-таки марсианские серебристые резервуары с горючим, — возвышались развалины довоенного дома отдыха партийных работников — немцы, отступая из Скалистого, взорвали, и почему-то этот дом до сих пор не восстанавливали, а все, что можно было взять, местные взяли на кирпич, и Аня с ребятами бегала в его обгоревших, заросших лебедой, полынью и акацией развалинах среди скрученных в жгут прутьев ржавой арматуры…

В картине была и любовь, и жизнь маленькой военной энской базы, и боевые выходы в море, и отражения воздушных налетов «юнкерсов» и «хейнкелей», и залпы с моря по берегу. А потом — сообщение о новом очень ответственном задании: ликвидировать нефтебазу, где заправлялись суда противника. В одну из холодных штормовых ноябрьских ночей к берегу, захваченному врагом, подошел сторожевой катер. На палубе его главные герои фильма — члены диверсионной группы, командир, его заместитель, командиры отделений и рядовые десантники. В темноте видны провалы щек и глазниц, сжатые губы, сухой блеск напрягшихся глаз. И среди них затерялись глаза и скулы Андрея, старшины 1-й статьи, кончик его носа, и морщины лба из-под косо надетой бескозырки…

— Не завидую им, — негромко сказал Феликс, — Сейчас будут холодный душ принимать.

Катер уже у самого берега, дальше нельзя — камни. А ветер сильный, и волны перекатываются через палубу. Берег стоял перед ними черной стеной. И вот десантники, в бушлатах, с автоматами в руках, с гранатами и мешками с толом, с пулеметами на плечах, стали прыгать в воду, в брызги и пену, и, кто по пояс, кто по плечи, а кто и по шею — оружие в руках над головой, — пошли к берегу. Их накрывали волны, хлестали по лицу, норовили сбить с ног.

Аню прямо-таки стало колотить, когда одного моряка волны сбили и унесли в открытое море…