Черные колокола

Распахнулись железные ворота с коваными распластанными крыльями турула, и мощный «мерседес», добытый Стефаном в гараже министерства внешней торговли, с красно-бело-зеленым флагом на крыле покинул внутренний двор П-образного шестиэтажного дома и медленно двинулся по городу.

Впервые за неделю не гремят орудия, не выбивают свою ужасную дробь пулеметы, как бы отсчитывающие количество убитых людей.

Тишина. И в этой тишине особенно хорошо слышен гул советских танков, покидающих Будапешт. Уходят по главным магистралям — по Большому и Малому бульварным кольцам, по проспекту Хунгария, шоссе Керепеши, шоссе Кёбаня.

У Ласло Киша рот растянут до ушей, сияют цыганские глаза. Ухмыляется Мальчик и жадно прислушивается к реву моторов и грохоту гусениц.

— Божественная музыка! Наша взяла. Взяла, Дюси! Поздравляю! — Горячими слюнявыми губами он чмокает профессора в колючие щеки. — Фу, ежастый! По такому случаю мог бы и побриться.

Ласло Киш и Дьюла Хорват сидели впереди, телохранители — на заднем сиденье. Мальчик с уверенной небрежностью лихача вел машину и победно-веселым взглядом полководца, только что взявшего неприступную крепость, всматривался в город. Пожары и бомбы, мины и пулеметы, танки и броневики почти на каждой улице оставили свои зияющие следы. Но Ласло Киш не огорчался. Все, что он видел, вызывало у него гордость и радость. Всюду, где до 23 октября мозолили глаза красные звезды, свежий ветер полощет красно-бело-зеленые флаги. Нет звезды и над куполом парламента. Герб народной Венгрии заменен вечно молодой стариной — эмблемой Кошута. Распущена партия коммунистов, ее центральный орган «Сабад неп» прекратил существование. На бульварах, около школ, библиотек и домов культуры растут горы книг, неугодных новой Венгрии.

— Фальшивая мудрость стала горой макулатуры. И то велика честь. — Киш злобно усмехнулся. — Справедливо будет, если она превратится в пепел и развеется по ветру.

— Не кровожадничай, Лаци! С книгой, какой бы она ни была, не следует обращаться так. Издевательство над книгой не делает нам чести. — Дьюла кивнул на бумажную груду, мимо которой прошуршал «мерседес». — Это безобразие надо немедленно прекратить.

— Лес рубят — щепки летят, профессор. Пусть и дальше свирепствует буря народного гнева.

Дьюла внутренне не согласился с Кишем, но не возразил, промолчал.

Почему-то ему было не по себе сегодня. Все как будто хорошо: правительство полностью выполнило программу клуба Петефи и все требования восставших. Разрывается Варшавский пакт, изгнан из страны главный ракошист Эрне Герэ. Повстанцы ворвались в центральную тюрьму и своим судом казнили виновников массовых репрессий. Ликвидирована тайная полиция. И все-таки нет на душе Дьюлы Хорвата праздника. Чего-то недостает революционной победе. Что-то не так сделано. Куда-то не туда, вбок, к опасному обрыву приблизились события. Кто и зачем организовал эту охоту на книги? Кто и зачем осквернил памятник советским воинам на площади Свободы? Это могли сделать только отъявленные фашисты. Десятки тысяч русских бойцов погибли в боях с гитлеровцами и салашистами за свободу Венгрии — и такая дикая расправа с мертвыми, с памятью о них! Солдаты, простые русские парни, не несут ответственности за ошибки и преступления Сталина и ракошистов. Они имеют святое, вечное право на уважение и любовь Венгрии.

Американцы из окон своей миссии так и этак фотографируют все, что происходит на площади. Возбуждены. Ликуют. Они рады всему, что делается в Венгрии. Почему?

Революция, где бы она ни происходила, давно не вдохновляет янки, а тут… «Чем мы им угождаем?» — думает Дьюла и мрачно оглядывается по сторонам.

Грузовики один за другим медленно тянутся по дунайской набережной. И в каждом — гробы с погибшими на баррикадах бойцами. Рыдают духовые оркестры. Шелестят склоненные знамена. Намного увеличится население будапештских кладбищ за сегодняшний день.

Русские своих погибших солдат не хоронят в Будапеште. Увозят.

Последние дни октября. Холодный зимний ветер гонит с севера, от острова Маргит, крупную, с белоснежными гребешками волну. Желтеет листва на бульварах. Увядают, не успев как следует расцвести, поздние осенние розы. Грачиные стаи появились в парках. На огромной площади Героев, вокруг монументального памятника Тысячелетия Венгрии, по-зимнему свистит, воет, несет черную пыль ветер. Тяжелые, рыхлые, будто напитанные ледяной влагой, текут облака над будайской стороной, оставляя рваные паруса на Солнечной горе, на мозаичном шпиле собора Матьяша. Рыбацкий бастион резко выделяется белоснежными кружевами среди дворцовых развалин и обугленных скелетов старинных домов. Бронзовые морды львов, стерегущих вход в парламент, мокры от дождя, как бы залиты слезами. В слезах, в копоти и седой Дунай, и молодая красавица Тисса — скульптурные фигуры, украшающие фасад полусгоревшего здания Национального музея, с лестницы которого 15 марта 1848 года Шандор Петефи провозгласил на всю Венгрию свою «Национальную песнь».