Чёрные крылья

– А что я? – я постарался придать голосу как можно больше напускного равнодушия. – Я, как и любой другой на моём месте, безмерно горд своим воспитанником. Ты и вправду молодец. Твой оглушительный успех мы обязательно отпразднуем. У меня, представляешь, завалялась где-то бутылочка старого, ещё советского «Рижского бальзама»…

– Не придуривайся, Гриша, – Артём серьёзно посмотрел на меня. – Ты прекрасно понимаешь, о чём идёт речь. Не стоит держать меня за малолетнего дурачка, я сам прекрасно знаю, что теперь я считаюсь героем для всей Чёрной Армии. Но почему ты не захотел им стать? Почему не захотел быть всенародным любимцем?

– Гришей я для тебя, Броня, стану, когда вернёмся домой. Пока мы на операции, попрошу либо обращаться по форме, либо использовать позывной, – резко осадил я своего товарища. Дружба дружбой, а устав ещё никто не отменял. – А что до твоего вопроса, я на него уже когда-то Алеутову, нашему общему начальнику, ответил. Власова должен был повесить именно ты, молодой, не заставший наших прошлых неудач, русский парень. Потому что наше время уже прошло. Мы те, кто хорошо помнят тот, старый Союз, мы свою войну уже проиграли. Мы пустили немецкие танки в Ленинград, не смогли выбить их десант из Архангельска, позволили прорвать нашу линию обороны на Волге. Именно из-за нас ты был вынужден драться в детстве за еду. Мы проиграли свою войну, просрали её с треском и грохотом. Всё, что мы можем – это плевать немцам в колодец, огрызаться и упёрто цепляться за узкую полоску земли на Урале. Многие из нас, представляешь, всё ещё верят в идиотские идеалы Маркса. Они хотят строить свой любимый социализм на вот этом вот узком перешейке, растянутом на участке от Казахстана и до Карского моря. Им плевать на Россию, плевать на русский народ. Главная причина краха Союза для них – отступление от постулатов Маркса, немец для них – брат-пролетарий, которого лично Геринг плёткой на войну гонит.

На мгновения я аж задохнулся от переполняющей меня ярости.

– Но ты, я знаю, не такой. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, на меня глядят глаза того голодного мальчика, которого я когда-то спас в свердловском переулке. Мальчика, который теперь возмужал, и прекрасно понимает, кто его настоящий враг. Враг, которого он ни за что в жизни не будет ни жалеть, ни щадить. Просто потому что он прекрасно помнит, с каким отчаяньем дрался за ту несчастную краюху хлеба. Те старые, никому ненужные коммунисты, они лишь цепляются за власть, не хотят уступать насиженные кабинетные кресла. Вы же, ты и тысячи других русских парней, что сегодня входят в лета, вы все не этого хотите. Не высоких чинов, и не золотых погон. Всё, что вас интересует – это месть. Месть тем самым тварям, что заставляли вас голодать. Месть тем людям, что засыпали ваши дома бомбами, а родителей травили собаками. Я прекрасно понимаю ваши чувства, броня. И сегодня, поверь, вы сделали первый шаг к своей цели. Сегодня ты своими собственными руками смыл пятно позора с русской истории. Сегодня, Артёмка, ты по-настоящему начал мстить.

Выглянув в окно, хлопающее своей незакрытой форточкой, я сказал:

– Пойдём, Броня. Посмотри на эту мразь в последний раз, и пойдём. Путь нас ждёт совсем неблизкий.

Меньше чем через минуту мы оба вышли из кабинета, где висел коллаборационист Власов, и быстрым шагом направились к лестнице. Прежде чем покинуть эту, забытую Богом военную базу, нам нужно было ещё, как минимум, разобраться с тем пареньком-часовым…

* * *

Чёрная Армия, Свердловск. 12 января, 1962 год.

– Ты уже уходишь? – игриво спросила меня Аня, высовывая голову из-под одеяла.

– Да, уже ухожу, – холодно ответил я, стоя перед зеркалом и заправляя рубашку в форменные брюки. – Меня ждут в штабе.

– Могут подождать и подольше, – она откинула одеяло и, встав с кровати, обняла меня сзади. – Ты ведь у нас герой, только что с операции вернулся и имеешь полное право отдохнуть.

Всё это она говорила, водя по моей груди ладонью, и всё теснее и теснее прижимаясь губами к уху. При этом, судя по той картине, что я наблюдал в отражении, одеться она не удосужилась.

– Вернись в постель. – равнодушным тоном ответил я на её заигрывания. – Окно открыто, простудишься.

Форточка в комнате действительно была открыта, давая полную вольницу уральскому морозу. Анина рука тут же исчезла с моей груди. Сама она отстранилась, и, возмущённо фыркнув, вернулась в кровать, закутавшись в одеяло и повернувшись ко мне спиной.

Обиделась.

Я же тем временем продолжил свои сборы. Застегнул воротник чёрной рубашки, накинул на неё сверху такой же чёрный китель с белой, пятиконечной звездой на рукаве, перетянул его массивным армейским ремнём. Сев на краешек кровати, натянул высокие тяжёлые сапоги. Анька при этом не издала ни звука.

Я перебросил через шею лямку своего офицерского планшета и направился к выходу из квартиры. Лишь в прихожей до меня донёсся обвиняющий голос из спальни:

– Для тебя всегда служба была важнее, чем я! – плаксивым голоском запричитала Аня.