Черные крылья Ктулху — 2

Краткое пояснение: занимаясь исследованием в рамках проекта, не имеющего отношения к данной теме, я наткнулся на старую копию классического труда Жоржа Батая[9] «Histoire de l’oeil»[10] в «Городе книг Пауэлла»[11] в Портленде, штат Орегон. Когда я перебирал пальцами крошащиеся страницы книги, из нее что-то вылетело и спланировало на пол — письмо. Все в пятнах, истрепанное и пожелтевшее от времени, оно было плотно сложено. Я поднял его. То, что я прочитал, наполнило меня удивительным беспокойством; с трудом разбирая затейливый, убористый почерк, я утратил всякий интерес к сочинению Батая и, хоть и понимал, что поступаю некрасиво, не смог удержаться и оставил письмо себе.

Ниже излагается содержание этого странного послания; примечания были составлены мной на основе изысканий, которые, как я уже отметил, заняли больше полугода и отвлекали меня от других дел, все сильнее завладевая моим временем и вниманием.

ПИСЬМО

Дорогая моя[12].

К тому времени как ты прочтешь это, меня[13] уже не будет в живых; скорее всего, и тебе останется недолго[14]. Ввиду этого, перед самой смертью, я хотел бы вернуться к вопросу, который ты мне как-то задала, а я на него так и не ответил…

Помнишь, ты спросила, было ли в моей жизни событие, которое совершенно вывело меня из равновесия? Я еще посмеялся над самой идеей чего-то подобного и заявил, что далек от таких банальностей; на самом деле мне не хотелось воскрешать его в памяти. Но я забегаю вперед: позволь мне, так сказать, начать с азов…

Это произошло около восьми лет назад[15]. Стоял ничем не примечательный унылый осенний полдень, и я прогуливался по старому Еврейскому торговому кварталу[16], когда вдруг увидел его. Меня только от одного воспоминания в дрожь бросает! Как бы то ни было, переходя улицу, я поднял глаза и уперся взглядом прямо в этот ужасный предмет, красующийся — вот уж верх непристойности! — в витрине торговца старинными книгами и антикварными редкостями[17].

Хотя я уже много месяцев чувствовал недомогание — меня то и дело лихорадило[18], и мой лечащий врач советовал избегать лишних волнений, — я спешно пересек бульвар и прижал ладони к холодному стеклу витрины.

Меня обуял ужас оттого, что жизнь вокруг продолжалась, как если бы на свете не было ничего более естественного. Внимание мое сузилось до предела и сейчас было сосредоточено на этой самой секунде, на этом мгновении, пронизанном отвращением и осознанием, которые пробудила эта вещица. Небо на миг помрачнело. На меня накатила дурнота, в желудке неприятно засосало. Я оторвался от витрины. В этот момент мне показалось, будто из мира исчезли все краски, а холодный воздух стал спертым, словно дыхание великана. Тут какой-то налетевший на меня прохожий выругался и тем самым вернул меня к реальности. Я вытер проступивший на лице пот, поправил галстук и решил зайти в лавку.

Перешагнув узорчатый порог под невыносимо громкое для моих обостренных чувств звяканье старинного дверного колокольчика, я оказался внутри, где затхлая атмосфера сочеталась с нешуточным — даже по сравнению с промозглой поздней осенью снаружи — холодом. Внутри у меня все заледенело: колючий воздух здесь казался живым, и куда бы я ни посмотрел, взгляд мой наталкивался на что-то неописуемо омерзительное. Из каждого уголка этой на удивление просторной лавки выглядывали жуткие гравюры и сумрачные портреты, а тускло освещенный торговый зал, казалось, едва мог вместить все objets d’art, которые владелец насобирал за многие годы. Отовсюду так несло гнилью старой мебели и еще более старых книг, что у меня защипало в носу. Я окинул взором бутыли с хранящимися в мутной зеленой жидкости эмбрионами-уродцами, обтянутые шершавой кожей засушенные головы с пустыми глазами, разноцветные куклы вуду с Карибских островов, диковинные кожаные фолианты, видимо с арабского[19] Востока, корешки которых были украшены надписями на санскрите…

Когда мой взгляд вновь обратился к витрине, на которую я глазел всего минуту назад, за спиной с ужасающей бесповоротностью захлопнулась тяжелая дверь, и я ощутил, как горло у меня сжалось. Напрасно я во все это ввязался. Я уже было решил развернуться, уйти прочь и попытаться забыть об этой безумной кунсткамере, но не успел…

— Mon Dieu![20] Вы вернулись, как я погляжу, — раздался голос владельца лавки откуда-то из глубины комнаты.

В последнее время я испытывал серьезные приступы дежавю; и по мере того как хозяин, сутулый, весь покрытый морщинами, шаркая, подходил ко мне все ближе, неприятное чувство в очередной раз накрыло меня мощной, вызвавшей головокружение волной.

— Au contraire, Monsieur[21]. Я совершенно уверен, что не имел еще удовольствия посетить ваше славное заведение… Может, это был мой брат-близнец?