Черные крылья Ктулху. Истории из вселенной Лавкрафта

А на переднем плане демонстративно усмехалась демоническая тварь: она-то и приковала мой взгляд. Никогда еще произведение искусства не вызывало у меня такого страха; я таращился на полотно — и дрожал от испуга. Наверное, ужаснулся я тому, насколько реалистично выписан был вурдалак: кощунственная алчба, что горела в хищных глазах, пробирала просто-таки до печенок. Кожа на широкой морде с виду казалась жесткой и грубой; во всклокоченных волосах застряли комья грязи. Под зелеными глазами торчал мясистый плоский нос. Толстые губы изгибались, открывая крепкие квадратные зубы. Только эта фигура на картине и была выписана полностью, да так подробно и убедительно, как будто ее рисовали с натуры.

— Это одна из его неоконченных картин, — сообщил Оскар.

— Его?

— Ричарда Аптона Пикмана, из Бостона. Был такой художник — малоизвестный, но в кругах авангардистской богемы репутацию себе снискал просто ошеломляющую. Большинство работ Пикмана были уничтожены его же отцом незадолго до того, как старик покончил жизнь самоубийством в тридцать седьмом году. Это — одно из незавершенных полотен, обнаруженное в старом квартале Бостона, что пошел под снос, — там теперь складов понастроили. В тамошнем старинном здании Пикман, по-видимому, устроил тайную студию. — Осушив бокал, Оскар отставил его на антикварный туалетный столик, что служил заодно и прикроватной тумбочкой, и, выдвинув его единственный ящик, вытащил оттуда старый альбом для набросков. — Я его нашел вместе с картиной в одной лавчонке в Салеме несколько лет назад.

Мы присели на кровать, и я взял истрепанный альбом в руки.

— А вы, значит, из числа его фанатов?

Оскар пожал плечами.

Я медленно листал страницы, заполненные набросками. Пикман обладал превосходной техникой, но вот темы выбирал тошнотворные — такие же жуткие, как это мерзостное полотно.

— Фу, — простонал я, — этот парень был и впрямь одержимым: повсюду ему повешенная женщина мерещилась. Но вот странно: на всех других эскизах он нарисовал сидящих полукругом шакальих тварей, похожих на уродца с переднего плана. Но нет ни одного рабочего наброска с изображением этой троицы, уж кем бы они ни были.

Оскар забрал у меня альбом и, тщательно подбирая слова, промолвил:

— Да, мне кажется, Три Сестры, как я их называю, присутствуют только на этом неоконченном полотне. Единственная завершенная картина маслом висит в книжной лавке в одном долинном городке на северо-западе: великолепная, между прочим, вещица. На ней как раз и изображены эти собаки динго, рассевшиеся полукругом.

Я снова встал и рассмотрел нарисованного вурдалака повнимательнее.

— В жизни не видел таких тошнотворных красок. Просто жуть, одно слово. И как мне прикажете спать, пока эта тварь пускает слюну над моей головой?

— Но признайте, Хэнк, что картина эта уникальная. Пикман следовал забытой ныне традиции смешивать свои собственные пигменты. Эффект потрясающий, согласен.

Оскар небрежно листал альбом, и тут на пол выпала фотография, — верно, ее когда-то засунули между страницами. Я подобрал ее и внимательно изучил страхолюдную физиономию.

— Это он, да?

Мой новый приятель кивнул:

— Снимок сделан незадолго до его исчезновения.

Я присвистнул:

— Черт, с виду он такой же отвратный, как его нетленки. Небось с комбинированной съемкой развлекался. Ну не может же человек так на самом деле выглядеть. Что там у него с происхождением-то?

Оскар забрал у меня фотографию и воззрился на нее с восхищением.

— Я как-то побывал на его выставке в приюте инвалидов в Аркхэме. В проспекте упоминалось, что Пикман происходит из старинной салемской семьи; в его роду якобы даже одна ведьма была, ее на Виселичном холме вздернули, в тысяча шестьсот девяносто втором году.

— А, вот, значит, откуда его идефикс. Повешенная бедолага — это ж его прапрабабка. — Оскар вложил фотографию обратно в альбом и убрал его в ящик.

Глаза у меня слипались. Я зевнул.

— Да вы же с ног валитесь от усталости. В шифоньере есть пижама. Приятных снов.

Нездорово-бледное лицо скривилось в лукавой гримасе, и я тихонько рассмеялся, когда он повернулся в сторону двери. На секунду он замешкался, как будто хотел что-то добавить, да передумал; тихонько отворил дверь и выскользнул из комнаты.

А я подошел к высокому, узкому шифоньеру и обнаружил внутри ярко-желтую пижаму. Беспечно насвистывая, я разделся, швырнул одежду на стул, надел уютное хлопковое ночное белье. Песнь бури приманила меня к единственному окну; я вгляделся в ночь — и глазам моим открылось фантасмагорическое зрелище. Рощу по ту сторону дороги омывал переливчатый лунный свет. Полоса бледного сияния аркой изогнулась высоко над кронами, напоминая сцену, изображенную на картине в гостиной. Я царапнул стекло ногтями, будучи уверен, что лунная радуга нарисована на окне; но никаких чешуек краски не отколупнулось, да и шершавой поверхность не казалась. Снаружи бушевал ветер; в его завываниях я различал далекое обрывочное воронье карканье, как раньше, когда «Иисус» нашел меня под дубом.