Черные кувшинки

Бенавидиш кивнул, словно слова директора нуждались в подтверждении.

— Примерно треть картин, выставляемых в музеях мира, — продолжил Пуссен, — так или иначе проходит через фонд Робинсона. Конечно, они не работают напрямую с музеем Вернона — мы для них слишком мелкая сошка, — но с более крупными музеями поддерживают тесные связи. Я вот недели две назад вернулся из Токио, там проходила международная выставка «Священные горы и тропы». Как вы думаете, кто был ее генеральным спонсором?

— Фонд Робинсона! — с готовностью ответил Серенак тоном участника телевикторины. — Разве это не служит доказательством?

— Доказательством чего? — Директор снова вцепился в узел своего галстука, как будто тот его душил.

— Ну как же! — вступил в разговор Бенавидиш. — У человека, далекого от живописи, может сложиться впечатление, что фонд, ворочающий миллионами, занимается не столько благородным делом бескорыстной защиты искусства, сколько всякими махинациями.

Бенавидиш поднялся. На его губах играла простодушная улыбка. Он не без удовольствия отметил про себя, что у них с Серенаком постепенно складывается недурной тандем. Как в парном теннисе, с каждой новой партией они играют все лучше. Паскаль Пуссен явно нервничает — значит, надо на него еще немножко надавить.

Директор снова покосился на часы и раздраженно произнес:

— Если вам угодно знать, то для меня, кто не так далек от живописи, фонд Теодора Робинсона — заслуженная и уважаемая организация, сумевшая не только успешно вписаться в международный рынок предметов искусства, но и продолжающая исполнять свое изначальное предназначение, то есть способствовать открытию новых, в том числе совсем молодых, талантов.

— Вы имеете в виду конкурс юных художников? — спросил Серенак.

— И конкурс тоже. Вы даже не представляете себе, сколь велико число ныне знаменитых художников, которым фонд оказал поддержку.

— Итак, круг замкнулся, — заключил Серенак. — Получается, что фонд Робинсона — это что-то вроде инвестиционной компании?

— Вот именно, инспектор! И что тут плохого?

Серенак и Бенавидиш не сговариваясь дружно кивнули. Пуссен опять посмотрел на часы и встал из-за стола.

— Ладно, — сказал он и протянул полицейским ящик для красок. — Сожалею, что не сумел сообщить вам ничего нового.

Сейчас или никогда! Сильвио Бенавидиш достал из колчана последнюю стрелу.

— Еще всего один вопрос. Месье Пуссен, что вам известно о «Черных кувшинках»? Я имею в виду картину, которую Клод Моне якобы написал за несколько дней до кончины. Существует мнение, что он запечатлел на ней свою собственную смерть…

Паскаль Пуссен посмотрел на инспектора снисходительно-огорченным взглядом, как на ребенка, взахлеб рассказывающего, что он только что видел в саду живых эльфов.

— Инспектор! Искусство сегодня — это не сказки и не легенды, а бизнес. Под байкой о якобы предсмертном автопортрете Моне нет абсолютно никаких оснований. Верить в нее могут только психически больные люди — те же, что верят, будто по коридорам Лувра бродит призрак, а подлинник «Джоконды» спрятан в знаменитой скале Игла в Этрета.[11]

А вот это уже апперкот. Он вырубил Бенавидиша. Серенак чуть поколебался — не разумнее ли остаться за пределами ринга? — но все же скользнул под канат.

— Полагаю, месье Пуссен, — начал он, — что разговоры о том, что в доме и мастерской Моне до сих пор хранятся, покрываясь чердачной пылью, десятки полотен мастеров, вы также относите к разряду деревенских легенд?

В глазах Паскаля Пуссена вспыхнула искра, словно Серенак выдал некую тайну, известную лишь посвященным.

— Кто вам рассказал?

— Вы не ответили на мой вопрос, месье Пуссен.

— Верно, не ответил. Видите ли, дом и мастерская Моне являются частным владением. Я много раз бывал там в качестве эксперта, но вы должны понять, что есть вещи, охраняемые профессиональной тайной. Позвольте мне, в свою очередь, еще раз спросить вас: кто вам это рассказал?

Серенак одарил его широкой улыбкой.

— Вы тоже должны понять, месье Пуссен, что у полицейских есть вещи, охраняемые профессиональной тайной.

В комнате повисла напряженная тишина. Ее нарушил скрип старинных кресел — оба инспектора дружно поднялись на ноги. Директор музея торопливо вскочил, проводил их до порога и запер за ними дверь.

— А он не из болтливых, — сказал Бенавидиш, когда они остановились в холле под тондо «Кувшинки».

— Скрытничает, — добавил Серенак. — Слушай, Сильвио, а ты здорово продвинулся в вопросах искусства. Я бы сказал, круг твоих интересов вышел далеко за рамки грилей.

Бенавидиш решил воспринять реплику начальника как комплимент.

— Я собрал информацию. Из разных источников. А потом попытался сопоставить полученные факты. Но, к сожалению, яснее картина не становится. Даже наоборот!

Они вышли в мощеный двор музея. По Сене плыли баржи. На правом берегу возвышалось странное строение — так называемый Дом на Старом мосту. От разрушенного моста осталось всего две опоры, на них и стоял дом, готовый, казалось, в любой миг рухнуть вниз, в серую воду.

— У тебя таблица с собой? — спросил Серенак.

Сильвио покраснел, но достал из кармана сложенный лист бумаги.