Черные лебеди

— Подвиг дворянки, подвиг аристократки. Но не жены. Как жена, Мария Волконская самая рядовая. Такая, как я, как ты, какой должна быть каждая порядочная женщина.

Последняя фраза больно кольнула Лилю. Она вспомнила Струмилина. Вспомнила разговор с дедом, когда он сравнил ее уход от больного Струмилина с предательством человека, бросившего слепого посреди шумной улицы. И ей стало душно. Она расстегнула ворот кофточки.

— Оля, не ставь меня никогда рядом с собой. Я не достойна такого равенства. Почему — ты знаешь.

— Я не об этом, Лиля. Какое здесь может быть равенство. Равенства нет ни в любви, ни в дружбе. Инициатива всегда в руках сильного. Слабый всегда добровольно, а иногда даже с радостью принимает власть сильного. Это закон жизни.

— Не совсем понимаю. Какая может быть радость в подчинении? Холоп никогда не был счастлив оттого, что он холопствует.

— Вот, видишь, я тебе о жизни говорю, о семье, а ты свернула в социологию. Абсолютного равенства никогда быть не может. Какое может быть равенство у гения и дурака? У богатыря и слабого человека? Можно ли равнять человека, за плечами которого тяжелое детство, юность в окопах и госпиталях, наконец, университет… с человеком, у которого, кроме аттестата средней школы и диплома вечернего института, нет ничего за душой? Мы с Митей строго придерживаемся принципа равенства, но оба знаем, что суть нашего теоретического равенства — в фактическом неравенстве.

— Я ни-и-чего не понимаю. Ты так путано говоришь, что у меня в голове сплошной сумбур.

— Я могу говорить проще. Могу даже на опыте моей семьи проиллюстрировать свою мысль о равенстве.

— Пожалуйста, — Лиля приподнялась на локтях, смотрела на Ольгу, а сама думала: «Вон, оказывается, какая ты… А я-то думала, что ты простушка».

— Когда мы с Митей идем по улице, то вопрос, куда идти, решает он. По какой стороне улицы идти — это решение принадлежит мне. Вернее, это право он оставляет за мной. И было бы смешно, если бы все стало наоборот. Теперь тебе понятно?

— Понятно.

Лиля вздохнула и, закрыв глаза ладонью, продолжала лежать неподвижно. Потом спросила:

— А в дружбе может быть равенство?

— Никогда, — твердо, как отрезала, ответила Ольга.

— Почему?

— Потому, что слабый всегда добровольно принимает власть сильного. Причем принимает эту власть незаметно для себя, так как незаметно сильный подчиняет себе слабого.

— Это что — робинзонада в дружбе?

— Нет, не робинзонада. То неравенство и та власть, о которой говорю я, лежат в сфере чувственного, в самых ее благороднейших и интимных проявлениях — в любви и дружбе. И вот ведь какая загадка: чем осознанней я принимаю власть мужа, тем становлюсь сильней. Теряя один икс, я тут же в этой потере приобретаю два игрека. Наверное, я говорю туманно?

— Нет, Оля, ты говоришь очень понятно. Причем всю твою философию можно замкнуть в одно слово.

— В какое?

— Люблю!

— Да, люблю. И я счастлива.

— Завидую я тебе, Олечка, по-доброму. А я свое счастье сама оттолкнула от себя. В моей жизни осталась одна звездочка. Да и та печальная.

— Какая?

— Таня. И не потому, что она дочь Николая Сергеевича. Больше всего, наверное, потому, что ее детство — это мое детство.

— Ты ее удочерила?

— Конечно.

— А фамилию чью носит?

— Отца. Струмилина.

— К дедушке привыкла?

— Неразлучны.

— Как его здоровье?

— Работает. Завтра у него показательная операция. Готовится к ней две недели. Будут присутствовать хирурги из Америки и Финляндии.

Заслышав за спиной треск хрустнувшей ветки, Лиля вздрогнула и резко повернула голову: дед и Таня, приседая в коленях и неслышно ступая, хотели подойти к гамаку незаметно.

— Ах вы, заговорщики! — воскликнула Лиля и погрозила пальцем Тане.

— Мы с дедушкой идем на родник. Пойдемте с нами! Мама, тетя Оля ни разу не видела наш родник!

— Что это за родник? — Ольга привстала с гамака.

— О!.. — Батурлинов вскинул над головой руку. — О нашем роднике ходят легенды! Говорят, двести лет назад из него пили цари. Из Москвы слуг наряжали за этой студеной водицей. А жители окрестных деревень утверждают, что вода в роднике чудодейственная. Стоит разок умыться — и станешь красивой и молодой.

— Вы это серьезно, Гордей Никанорович? — спросила Ольга, стараясь по лицу Лили, по которому скользнула улыбка, понять: не шутит ли насчет царей и царских слуг?

— Насчет чудодействий — не утверждаю. Что касается чая — лучше воды не найдешь. Цари были не совсем дураки. Пойдем, Танечка.

Хлопнув калиткой, Гордей Никанорович и Таня скрылись за кустами акации, разросшейся вдоль изгороди.

— Дедушка-а!.. — крикнула вдогонку Лиля. — Вы потише. Мы вас догоним.

На ходу повязывая косынку, Лиля побежала за бидончиком:

— Олечка, дедушка сказал правду. В подземных родниках есть какая-то тайна. Пойдем… Не пожалеешь.

III