Черные листья

— Чудеса, Павел Андреевич! Черти! Люди — черти! Никита Комов на всех орет: «Шевелитесь, подлецы!..» А Лесняк подполз, говорит: «Устю остановишь — на себя пеняй». Семен вон тоже… Прыгает по породе, как обезьяна, шурует… И Чувилов туда же. Раньше похихикивал: «Ты, Голопузиков, кто есть такой? Бегун? Или шахтер? А ежели шахтер, на кой хрен тебе секундомер сдался? Горному мастеру потрафить хочешь?» Вот так. Это раньше. А сегодня гляжу — тоже с секундомером. И с блокнотиком. Чуть чего — чирк-чирк в этот блокнотик. Я у него спрашиваю: «А кто ты есть такой, товарищ Чувилов? Шахтер-звеньевой или рысак-бегун? Ежели шахтер, на кой хрен тебе секундомер сдался? Новому помощнику начальника участка потрафить хочешь?»

— А он? — засмеялся Павел.

— А он? Зырк на меня глазами и режет: «Ты, говорит, Голопузиков, почти два с половиной десятка лет уже прожил, а ума до сих пор не набрался. Пойми, говорит, своей глупой головой, не обушком уголь долбаем — новейшая машина в забое работает! И если ты, говорит, Голопузиков, хоть на ноготь понимаешь, что такое научно-техническая революция, то должен понимать и другое. А другое заключается в том, что каждая новая машина и создается для того, чтобы она, как вот этот секундомер, работала, а не стояла. И чтоб люди, при которых она работает, тоже действовали как часы. Иначе ничего не выйдет».

— Согласен с ним? — спросил Павел.

— Я? Это он со мной согласен, а не я с ним, — вроде даже как обидевшись, ответил машинист. — От меня первого пошло… — Он сделал небольшую паузу и добавил: — Не считая вас, конечно, Павел Андреевич.

Струг в это время дошел до конца лавы, Голопузиков быстро взглянул на секундомер, удовлетворенно заметил:

— Один ноль восемь сотых метра в секунду. Режет как надо. Хорошо режет…

— Хорошо режет, — согласился Павел. — Молодец ты, Ричард…

Он медленно пополз в глубину лавы, кое-где останавливаясь и остукивая кровлю, наблюдая, как рабочие каждый на своем пае возятся с передвижной крепью, приглядывался ко всему и прислушивался, и теперь та тревога, которую он давеча испытывал, совсем исчезла, и Павел понимал, что исчезла она не сама по себе, а благодаря короткому, вроде как бы полушутливому, но очень для него важному разговору с машинистом струга Ричардом Голопузиковым. Хорошо, очень хорошо сказал звеньевой Чувилов: «Каждая новая машина и создается для того, чтобы она работала, как секундомер. И чтоб люди, при которых она работает, тоже действовали как часы…» Значит, доходит до сознания шахтеров самое важное и самое, по глубокому убеждению Павла Селянина, главное: все заключается не столько в машине, какой бы умной она ни была, сколько в людях, «при которых она работает». Ведь не сказал Чувилов: «Люди, которые  п р и  н е й  работают». Наверняка сознательно так не сказал! И Ричард Голопузиков, как Павлу показалось, тоже вполне сознательно подчеркнул эту мысль…

— Павел Андреевич!

Голос донесся до Павла сзади, и он, оглянувшись, увидел Виктора Лесняка. Тот лежал на животе и с усилием подтягивал шланг, зацепившийся за стойку гидродомкрата. Павел протянул руку, отцепил шланг и спросил:

— Как дела, Виктор?

— Дела? Дела идут, Павел Андреевич. Все в порядке.

— А чего это ты такой официальный? Павел Андреевич, Павел Андреевич… Мы ведь одни…

— Одни? Тогда вот что я тебе должен сказать. По-дружески. Ты от нашего звена маленько отцепись. Ясно?

— Не ясно.

— Не очень понятливый у нас помначучастка, — усмехнулся Лесняк. — Ты не горный мастер, это раз. А два будет поважнее. Если только у нас дела будут идти так, как идут, а у других по-иному — толку не будет, сам знаешь. Бурый на наши секундомеры плюет, он тебе не помощник. Заладил одно: у Михаила Чиха пласты чуть ли не по полтора метра, Чиха все равно не перепрыгнешь, нечего, значит, и жилы рвать… Выходит, чтобы Устя по-настоящему рванула, надо тебе самому в других звеньях порядок наводить. А мы тут как-нибудь и без тебя обойдемся. Теперь тебе все понятно?

— Спасибо за совет, — не очень дружелюбно ответил Павел. — Постараюсь им воспользоваться. Еще советов не последует?

— И этого не последовало бы, если б знал, что тебя заденет, — ответил Лесняк. — Забыл я малость, что ты теперь большой начальник.

Он подхватил шланг и потащил его за собой, минуя Павла и больше ни разу на него не взглянув, а Павел, продолжая оставаться все на том же месте и чувствуя раздражение против самого себя, чувствуя, как что-то в нем протестует против его собственного поступка, неожиданно подумал, что сейчас он чем-то стал похож на Кирилла Каширова, которого за подобные выпады не раз осуждал. Чего это он вдруг взъерошился? Задели его самолюбие? Какая чушь! Ведь он и сам все время, каждую минуту думает лишь о том, что поле своей деятельности надо расширять, иначе ничего не получится. И новую должность он принял главным образом для того, чтобы ему легче было добиться своей цели, но что ж плохого в том, что ему лишний раз об этом напомнили?

Он крикнул:

— Виктор!