Черные люди

Перед самым Рождеством крепко ударил мороз, утренние дымы всходили из труб сизыми столбами, березы в инее розовыми кудрями повисли в голубом небе, за Москва-рекой по желтой заре выкатывалось алое солнце. Часы на Спасской башне пробили один раз — первый час наступившего дня.

Босые — дядя и племянник, оба в оленьих дохах, в закуржавевших воротниках, скрипя валенками по снегу, торопко подходили к крыльцу Таможенной избы, что рядом с Приказом Большого прихода. Рядом стрельцы у Москворецких ворот, держа в охапке бердыши и ружья, прятали носы и бороды в овчинные оплечья. Сквозь ворота видно: из Стрелецкой слободы по Живому мосту валом валил на Красную площадь черный люд торговать — стрельцы, ремесленники, крестьяне, вперемежку тянулись сани, возки. Громко стучал тулумбас, — какой-то боярин, припоздав к царю на утреннее сидение, спешил: царь Алексей, бывало, сажал опоздавшего в бочку с водой, при общем хохоте других, — по молодости лет-то иногда тешился государь.

У крыльца Таможенной избы шныряют окутанные паром сбитенщики с горячим сбитнем[44], пирожники, — всякому хочется погреться, люди снуют, как пчелы, — на крыльцо, с крыльца, кто в оленине, кто в распашной польской шубе, кто в русской, кто в острой персидской шапке либо в новгородской, с бобром: видать, люд со всяких мест. Навстречу по мерзлым ступеням сбегал, легко переставляя ноги в щегольских теплых сапогах, чернобородый московский гость в богатой шубе.

— Кирила Васильич! Как бог милует? — блеснул встречный белыми зубами, приподнял шапку. — Много ль доходу доспел нам в Архангельском-то?

— Сколь ни доспей, вам все мало! — с полуулыбкой ответил Босой, по-новому витаясь за руку с гостем. — Здорово!

Чернобородый кивнул головой, подбежал к ковровым саням, упал в них боком — сани уехали.

— Кто этот? — спросил Тихон.

— Этот? — переспросил, насупясь, Кирила Васильич.

И помолчал.

— Этот и есть он самый, московский ворон… О нем онадысь мы в Устюге с твоим отцом говорили… Шорин, Василий Григорьевич! Он! Он тут все по приказам крутится… Сам гостиной сотни, а боярам помогает, показывает, где дело жирнее… Не наш он человек, не земский. Боярская затычка… Ворон!

В Таможенной избе золотые столбы низкого солнца врывались из окон в темную массу людей, выхватывая то красную шапку, опушенную рыжим мехом, то лиловый, в жилках нос, то парчовую грудь, то хитрый зеленый глаз. Сюда, как к пупу земли, сходились дороги и с Риги, и с Новгорода Великого, и с польского Смоленска, и с пограничного Путивля, с холодного Архангельска, с белостенной Вологды, с туманного Хлынова — Вятки, с веселого Ярославля, с горячей, пестрой Астрахани, с нагорного Нижнего Новгорода. Сюда этот деловой народ вез свои отчеты, гнал мерзлые, в пару, обозы, заваливал товарами, сырьем, мехами амбары Китая и Белого городов. Веселое было дело — об этом говорили и улыбки, и острые глаза деловых людей, понимающих, много видавших, знающих себе цену, басистый, роевой гул мужичьих голосов.

К Кириле Васильичу прорывался через толпу толстый человек в пегой бороде, с носом с вывернутыми наперёд ноздрями — Семен Матвеич Грачев. Постоянно бывавший по Волге, на Низу, в Астрахани, по мягким своим ухваткам сам смахивавший на тезика, Грачев это лето просидел таможенным головой в Нижнем Новгороде.

— Кирила Васильич, многая лета! — бурлил он. — Давно не видались! Чего с Архангельску дашь нам?

— Здорово, Семен Матвеич. А чего надо?

— Давай меха! В Персии-то, на Низу, сказывают, урожай добрый, все купят. Босые небось немало припасли?

— Семен Матвеич, приходи о полудень в Гостинодворскую харчевню… Поговорим. Нельзя ли чего на Низу сделать… А сейчас тороплюсь! Тихон, не отставай!

«Удача! — думал Кирила Васильич, пробиваясь вперед. — На Волгу, може, выйдем? Не одним воеводам на Волге хозяйничать!»

Но его опять перехватил другой таможенный голова, уже из Великого Новгорода, — Стерлядкин, чья желтая разрезная, бобром шапка ходила над толпой, под самым потолком. Так высок, так тощ был Феофан Игнатьич, что инда гнулся вперед, как колос.

— Поздорову ль, Кирила Васильич? — хрипел он простуженно.

— Да ты что без голосу-то?

— Ага! Едучи в Москву, на Мсте-реке под лед провалился. Ничего, липовым медком отпиваюсь… Что ж это вы все товары на Архангельск тянете? Нас обижаете! Через Новгород на Ригу, чай, ближае? — хрипел Стерлядкин.

— Не немцы мы на Ригу-то добро возить! — смеялся Босой. — Это шведы заманивают вас туда, чтобы русскими трудами пользоваться.

— Эй, Кирила Васильич, подходи! — раздался открытый, сильный голос. За заваленным бумагами столом встал дьяк Зайцев в простом сером кафтане, махал рукой. — Давай сюда!