Черные небеса. Заповедник

— Когда предел достигнут, обязательно нужно остановиться. Работа через «не могу» бессмысленна и бесполезна. Человек думающий должен не только уметь сосредоточиться, но и уметь переключить сознание. Он должен научиться отдыхать. Вы ничего не оставили здесь? Вот ваши книги. А теперь идемте одеваться.

Они прошли в прихожую. На крючках оставалось только два пальто.

— Чтение, — сказал Рувим. — Оно очень хорошо переключает сознание. Вы любите читать?

— Наверное, да, — ответил Ной. — Хотя читаю мало. У нас мало книг.

— Сходите в библиотеку. Там есть прекрасные авторы: Толстой, Кизи, Бомарше, Шекспир. Даже эти имена звучат, как музыка. А названия? «Колыбель для кошки», или, скажем, «Над пропастью во ржи», «Повелитель мух». Вы не читали «Повелителя мух»?

— Нет. Звучит зловеще.

— Почитайте — очень поучительная история. Только покажите свой пропуск отсюда, иначе не дадут.

Они вышли в коридор.

— Они не дают книги без пропуска? — спросил Ной.

— Дают. Но не все.

Рувим рассеянно хлопал себя по карманам.

— Ключи. Ты не знаешь, куда я дел ключи?

Пока Ной шел к дому Лайлы, эйфория, вызванная общением с Рувимом, постепенно сменилась грустью. Он остро ощутил бесполезность новых знаний в мире, который вот-вот готов был полететь в тартарары. Булева алгебра не поможет добраться до нужной информации, а именно это сейчас важнее всего. Ной решил уже следующим вечером пойти к Андрею, адрес которого дал Караско, и приступить к ускоренному курсу обучения.

Дверь открыл Гамов.

— Храни вас Бог, — сказал Ной. — А Лайла дома?

— Храни тебя Бог, Ной. Она еще не вернулась. Проходи.

Ной вошел в прихожую и стал раздеваться.

— Руфь с Варварой ушли за покупками. Придется нам коротать время вдвоем. Думаю, у нас с тобой есть о чем поговорить.

Они прошли в кабинет Гамова и устроились в креслах. Ной поймал себя на мысли, что чувствует вину перед ним. Иррациональное чувство, но он никак не мог от него отделаться.

Минут десять сидели молча.

— Руфь рассказала мне, — голос Гамова нарушил тягучую тишину. — Про тебя и Лайлу.

Он произнес это спокойным, почти ленивым тоном, глядя куда-то поверх головы Ноя.

— Вы нас не одобряете? — спросил Ной.

— Нет. Совсем нет. Я рад за вас обоих. Взаимное чувство, это самое прекрасное, что может произойти с человеком. Ты становишься на ноги, тебя ждет прекрасное будущее. Я верю, что ты хочешь и сможешь дать моей дочери не только свою любовь, но и нечто большее. Основу. Опору.

— Спасибо.

— Не благодари. Это не все, что я хочу сказать.

Он перевел взгляд на Ноя и нахмурился.

— Я считаю, что вы торопитесь. Вы слишком мало знаете друг друга. Я даже думаю, что не знаете вообще.

— Почему? Мы знаем.

— Нет. Многие, очень многие из тех, что живут бок о бок годы, так и остаются малознакомыми людьми. А что говорить о вас? Вот ты знаешь, какие у Лайлы интересы? Что ее волнует? Что для нее по-настоящему важно? Какие у нее привычки?

Ной смутился.

— Пока мы врозь, очень трудно узнать такие вещи.

— Пока вы не связаны клятвой, у вас есть возможность отступить. Потом ее не будет. Потом вы обнаружите, что привычки ваши не совпадают. Поймете, что свобода одного уязвляет свободу другого. Вам придется менять себя. А это трудно, Ной. Это вполне определенная жертва. Ты готов жертвовать?

— Я люблю Лайлу. Я на многое готов для нее.

— Верю. Именно поэтому и не буду возражать против вашего союза. Твоя любовь, это еще только зародыш того чувства, которое поведет вас по жизни. Тебе, и Лайле тоже — вам обоим, придется взрастить его, сделать глубже. Каждый день искать для него новый повод, и находить — иначе нельзя. Я хочу, чтобы ты понял сейчас: любовь, это не просто восторг и увлечение, это работа. Ежедневная работа души.

— Я понял, — сказал Ной.

Гамов посмотрел на него грустно и недоверчиво, но ничего не сказал. Ной и сам не верил в свои слова. Они звучали, как отговорка. Было что-то неправильное, гротескное в этом разговоре о любви и будущем в преддверии Ада, который готов был разверзнуться под ногами. Вести такой разговор казалось Ною нечестным и лицемерным.

Он увезет Лайлу. Увезет ее родителей. Он спасет их, и этот поступок явится оправданием растущей лжи, которую он вынужден громоздить, пачкая нечистотами свою душу. Ложь во спасение. Как бы ему хотелось рассказать сейчас Гамову о своих планах! О том, что он собирается сделать и вытерпеть, ради спасения его дочери, его жены, его самого. На какие жертвы готов пойти ради этого. Рассказать ему все, чтобы он понял, чтобы отбросил все сомнения. Чтобы сказал: «Ты благородный человек, Ной. Я горжусь тем, что ты любишь мою дочь!». Чтобы не смотрел на него, как на подростка-пустозвона; малыша, который неумело притворяется взрослым.

Нельзя. Нельзя говорить правду. Только пустые, общие, бессмысленные слова. Можно быть Ноем-пародией, Ноем-ребенком, пустышкой.

Пусть будут прокляты эти секреты!

— Я слышал, что в экспедиции вы наткнулись на какое-то племя, — сказал Гамов, меняя тему разговора.

— Племя?

— Группу людей, обладающую чем-то общим: образом жизни, верой, языком. Насколько я помню определение.

— Я понял. Вы имеете в виду Пастушат?