Черные ножи

— Знаешь что, Буров, — прервал он меня на полуслове, — об этом пока рано говорить. Товарищ Сталин еще не дал свое одобрение инициативе, вот когда это случится, тогда и спрашивай. Понял?

— Вполне, — не сдавался я, — но когда это произойдет, статья в газете поможет получить место в бригаде?

— Конечно, — легко кивнул Зальцман, — все будут решать трудовые коллективы на общих собраниях. За кого проголосуют, тех и запишут. И чем более выдающаяся личность будет представлена, тем больше шансов на удачу!

— Тогда я согласен, — решился я, — пусть пишут!

— Ну, вот и славно, на днях жди в цеху гостей из газеты. Постарайся не посрамить… сам понимаешь, репутация завода теперь зависит и от тебя тоже.

— Да вы что, — захлебнулся я от волнения, — конечно… сделаю все возможное… я очень хочу на фронт, там мое место!

— Там видно будет… — неопределенно пообещал Зальцман, но это было лучше, чем ничего. Потом он вернулся в начало автобуса и более я с ним не общался.

Весь остаток пути до завода я обдумывал случившийся разговор. Очень большой начальник, совершенно не моего уровня, но, тем не менее, снизошел до меня, пообщался по-человечески, без превосходства и снобизма.

Автобус остановился у проходной, ровно в том месте, где забрал меня несколько дней назад. Все вышли. Начальство, во главе с комиссаром, двинулось своим путем, а я растерянно застыл на месте, думая, куда податься. Вроде как остаток дня получился у меня свободным, в цех идти не нужно, и я решал, то ли наведаться к Лехе домой — но имелась вероятность, что он все еще в больнице, или же отправиться к себе и просто банально выспаться. Нет, спать — это слишком скучно. Есть множество куда более интересных дел!

В итоге, решил все же заскочить по дороге к Лехе, проверить на всякий случай, вдруг его уже выписали, а потом пойти домой, и там уже на месте сообразить, чем занять время.

Солнце светило вовсю, отблескивая от стекол домов, по небу бежали кучерявые облачка, настроение было отличным, и я бодрым шагом двинулся по улице Спартака в сторону центра города. Было примерно два часа пополудни. Я срезал путь, свернув во дворы, и тут же нарвался на самый настоящий хоккейный турнир.

Большая площадка была огорожена и залита льдом. Несколько ребят, от пятнадцати до семнадцати лет на вид, разделенных на две команды, с синими и красными лентами, повязанными на куртках, яростно гоняли клюшками мяч от ворот до ворот. Коньки у парней были старые, потрепанные и потрескавшиеся от частого ношения — у некоторых вообще для фигурного катания. Но были и настоящие хоккейные. Впрочем, это не играло никакой роли — главное, присутствовал азарт, и страсти тут кипели не шуточные.

— Пас! Миха! Ты чего! Прозевал, раззява!

— Сам такой, ты стоял неудобно. Надо было выкатываться на голевую!..

Я остановился и минут десять с огромным удовольствием понаблюдал за игрой. Синие побеждали, но красные не сдавались, отчаянно пытаясь вырвать победу… С каким же удовольствием я сам вышел бы сейчас на лед, взяв в руки клюшку и включился в сражение. Хоккей — страсть, которой болеешь всю жизнь!

— Трактор, вперед! — крикнул я, хотя точно знал, что знаменитой в будущем команды еще не существовало, она будет основана лишь спустя пару лет после войны. В хоккейных делах я разбирался, и историю клуба примерно помнил.

— Хорошее название, принимаем! — мимо меня прокатился один из игроков, высокий парень с суровым лицом.

— Витя! Шувалов*! Хватит болтать, играй!..

Парень виновато пожал плечами, как бы извиняясь, что не может уделить мне больше времени, и, сделав круг, вернулся в строй.

* Клуб «Дзержинец» — будущий челябинский «Трактор», основанный по инициативе И. М. Зальцмана, дебютировал в 1948 году в высшей лиге. Лучший бомбардир в первом сезоне — Виктор Шувалов, впоследствии выступавший в сборной СССР в одной тройке с Всеволодом Бобровым и Евгением Бабичем.

Насмотревшись на игру, широко улыбаясь своим воспоминаниям, размашистой походкой я направился дальше, прошел пару дворов насквозь, и тут вновь пришлось притормозить.

— Дяденька-дяденька, помогите! — раздался жалобный детский голосок.

Обернувшись через плечо, я увидел маленькую девочку, лет семи-восьми, чумазую, одетую в нелепые одежды большего размера, в которых она плавала, словно птица-лебедь. Но личико у нее было настолько трогательное, что я не мог не остановиться.

— Чего тебе, кроха? Обидел кто? — я подошел к ней ближе и присел на корточки, чтобы быть на одном уровне восприятия.

— Дядя, там моя мама, она лежит и не может идти! Мама заболела! Дядя, помогите!