Черные орхидеи

Мэри Рутвен стояла на тротуаре рядом с отцовским песчано-бежевым «роллс-ройсом». На ней было простое белое платье, которое стоило не больше тысячи долларов, ее заплетенные, цвета спелой пшеницы волосы венцом лежали на голове, и никогда еще она не казалась мне такой прелестной. Позади нее стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в темно-синем, безупречно сшитом смокинге, и, как всегда, одежда сидела на нем так, что ни в чем другом его невозможно было и представить. Дни его шоферской службы миновали. Генерал знал, сколь многим обязана ему семья Рутвенов, — и такой долг не оплатишь самой большой шоферской зарплатой. Я мысленно пожелал ему всяческого счастья — он был славный малый.

На последней ступеньке я задержался. С голубого и переливающегося всеми красками Мексиканского залива дул легкий ветерок, играя обрывками бумаги посреди улицы. Мэри увидела меня, мгновение колебалась, а потом подбежала ко мне. Глаза ее при этом потемнели, слегка затуманились… А может быть, мне это просто показалось. Она прошептала мне что-то, чего я не разобрал, и внезапно, осторожно, чтобы не повредить мою левую руку, которая была все еще перевязана, притянула к себе мою голову и поцеловала. В следующее мгновение она уже бежала обратно к машине, как человек, который не очень-то отчетливо видит дорогу. Кеннеди смотрел на нее, а потом перевел взгляд на меня. Наши глаза встретились. Лицо его было сосредоточенно и неподвижно. Я улыбнулся ему, он улыбнулся мне в ответ — славный малый.

Я направился по улице в сторону побережья и по пути заглянул в бар. Я не собирался и не хотел пить, но на пути моем внезапно подвернулся бар, и я зашел. Я заказал двойную порцию шотландского виски и выпил его — это был напрасный перевод прекрасного напитка.

Выйдя из бара, я направился к скамейке, стоящей на берегу. Не знаю, сколько времени я там просидел — час, а может быть, два. Солнце постепенно опускалось и вскоре повисло над самым горизонтом. Вода и небо окрасились в оранжевый цвет, зазолотились, и на этом пылающем фоне, возвышаясь над горизонтом, причудливо вырисовывался гротескно-угловатый силуэт нефтебазы Икс-13.

Икс-13! Мне казалось, что отныне и навсегда она стала частью меня самого — она и самолет с обломанными крыльями, который покоился на дне моря в пятистах восьмидесяти ярдах к юго-западу от нее, погребенный под четырьмястами восемьюдесятью футами морской воды. В горе и радости он всегда будет частичкой меня самого… Нет, только в горе, подумал я, только в горе… Тем не менее, все это прошло, с этим делом покончено, и теперь во всем этом нет ни значения, ни смысла, хотя это все, что у меня осталось.

Солнце начало спускаться за горизонт, и весь запад словно озарился пламенем, огромным красным пламенем, которое скоро погаснет и исчезнет без следа. Так было и со мной, и с моей красной розой, перед тем как она побелела.

Солнце зашло, и над морем нависла ночь, вместе с темнотой пришел и холод. Я поднялся и медленно побрел к себе в отель.

Рекс Стаут. Черные орхидеи

Глава 1

Понедельник — на выставке цветов. Вторник — на выставке цветов. Среда — на выставке цветов. И это я, Арчи Гудвин. Как же так?

Я не отрицаю — цветы приятны, но миллион цветов вовсе не в миллион раз приятнее одного-единственного. Вот устрицы — вкусная штука, но кому же придет в голову съесть содержимое целого бочонка?

Я не особенно возмущался, когда Ниро Вульф послал меня туда. Я отчасти ожидал этого. После шумихи, поднятой вокруг выставки воскресными газетами, было ясно, что кому-то из наших домашних придется пойти взглянуть на эти орхидеи. А раз Фрица Бреннера нельзя отделить от кухни так надолго, а самому Вульфу, как известно, больше всего подходит кличка Покоящееся Тело, вроде тех тел, о которых толкуют в учебниках физики, было похоже, что выбор падет на меня. Меня и выбрали.

Когда Вульф в шесть часов спустился из оранжереи и вошел в контору, я отрапортовал:

— Я видел их. Украсть образчик было невозможно.

Он ухмыльнулся, опуская себя в кресло:

— Я и не просил тебя об этом.

— Никто и не говорит, что просили, просто вы ждали, что я сделаю это. Их три — они под стеклянным колпаком, и рядом прохаживается охранник.

— Какого они цвета?

— Они не черные.

— Черные цветы никогда не бывают черными. Какого они цвета?

— Ну, — я раздумывал, — представьте себе кусок угля. Не антрацит, а просто каменный уголь.

— Но он черный.

— Минутку. Полейте его темной патокой. Да, так будет похоже.

— Тьфу. Ты не можешь точно определить этот цвет. И я не могу.

— Что ж, пойду куплю кусок угля, и мы попробуем.

— Нет. А лабеллии там есть?

Я кивнул.

— Да, патока поверх угля. Лабеллий много, не такая масса, как аурей, но почти столько же, сколько труффаутиан. Возле пестика орхидеи они слегка оранжевые.

— Никаких следов увядания?

— Нет.

— Завтра отправляйся туда опять и посмотри, не вянут ли лепестки у самого основания. Ты знаешь обычные признаки. Я хочу знать, брали ли с них пыльцу.