Черные пески

Печь, затопленная с утра, еще не остыла; мальчишка приложил к ней руки, отогреваясь. В доме было тихо, лишь напевала младшая невестка, покачивая люльку. На полу возились погодки – брат с сестрой, сосредоточенно перетягивая друг у друга соломенную куклу. Хозяйка сучила из шерсти нить, навивая ее на веретено. В углу топтался тощий козленок, подбираясь к брошенной на лавку рубахе. Вот только едой тут и не пахло.

Шурка прошел за занавеску. Раньше в отгороженном углу спали хозяин с хозяйкой, сейчас место уступили княжичу. Шурка, пристраиваясь на ночь, кидает на пол тулуп. Если Темке приспичит встать – обязательно наступит. Но княжич много спит, говорят – это хорошо, сил набирается. Вот и сейчас дышит ровно, хрипов не слышно. Ну, будет на то милость Матери-заступницы, еще несколько дней – и поедут. Как раз двое раненых собираются в дорогу, компанией веселей да и не так опасно.

Надо бы мундир почистить. Решит княжич ехать, а у Шурки все готово. Он и скажет: «Ну, молодец! Что бы я без тебя делал!» Шурке так хочется, чтобы Артемий это сказал. Конечно, он не ради благодарности выхаживает, но обидно, что княжич всех зовет, кроме него. Ну да, кто ему Демаш-младший – малек неблагородных кровей. А ведь скажи: прыгни, Шурка, со скалы – прыгнет.

Первое воспоминание о княжиче очень раннее. Весна, двор в блестящих лужах, ярко-голубых, как небо над ними. Огромный конь – такой огромный, что Шурка запросто пройдет у него под брюхом, если осмелится, конечно. Даже издали смотреть и то страшно: вон как косит глазом, переступает огромными ногами. Князь Торн поднимает наследника, усаживает в седло. Артемий подбирает узду, сжимает коленями лошадиные бока. Шурка замирает от страха и восхищения. Конь неторопливо идет, стуча подкованными копытами. А княжич кричит что-то радостное, он совсем не боится.

Дай Шурке волю – ходил бы за наследником хвостом. Очень уж интересно, как Артемий учится фехтовать и лазить по скалам, драться и стрелять. Все у него получается, точно Росс благословил. А уж смелый какой! Шурку давно интересовало, зачем княжич по утрам ездит на Орлиную гору. И – ох, прости, Матерь-заступница! – как-то раз увязался следом. Заметь его Артемий, так Шурка бы со стыда сгорел, но любопытство тянуло вперед, как мыша за усы. До самого ущелья с ненадежным мостом-деревом. Шурка холодным потом покрылся, всех покровителей вспомнил, пока княжич шел на ту сторону. Лежал в кустах, придавленный ужасом и гордостью: вот он какой, княжич Артемий Торн! Ничего не боится! Правда, ради чего Темка рисковал, так и не понял. Ну постоял на той стороне, а зачем? Заколодило с тех пор Шурку: самому бы пройти! Дважды забирался он на ствол – и слабели ноги, мягким становилось дерево, покачивалось, как лодка на реке. На третий раз загадал: сейчас не сможет, значит, никогда. Трус он тогда. И пошел. Долго потом Шурке этот переход снился. Полз, точно таракан – руками-ногами цеплялся. Как на ту сторону перебрался, землю целовать готов был. Распластался на брюхе, лежал, воздух хватал губами. Что княжич такого видел в ущелье – не разглядел, хоть и стоял долго. Да, впрочем, не до того было – повизгивало внутри: «Еще же обратно идти!» Не боялся бы Шурка позорно заблудиться, выискивая обходную дорогу, так не рискнул бы. Пришлось лезть. Стыдно вспоминать, как полз и ревел от страха. Скулил: «Помоги, Матерь-заступница!» А Темка сколько раз туда мотался – и не сосчитать. Побратимов туда водил. Шурка и не сомневался, что те пройдут над пропастью – не может быть у княжича друзей-трусов. Эх, разреши тогда Артемий – бегом бы побежал, забыл про молитвы. Только кивни он Шурке!

А в Пески как княжич ходил? Шурка побывал, так долго потом тошнило. Вот где пекло! Думал, изжарится живьем, останется от него одна высохшая шкурка. Гордился, что перенес испытания без жалоб, надувался, как глупый индюк. Пока не сообразил: не подвиг это был для княжича – в Пески ходить.

Черные дни, когда считали Торна-младшего погибшим, Шурка и вспоминать не мог. Пусто стало. Казалось, крикни – даже эхо не ответит. Болтался по крепости и все понять не мог: ну как же так, Темки – и нет? И не будет никогда больше… А княжич – живой. Такие муки вынес и не сказал. Герой, самый настоящий, как в летописях.

За мыслями и работу закончил. Вернулся в закуток мундир повесить. Хоть и старался не шуметь, но Артемий открыл глаза.

– Воды? Или поесть?

– К шакалу, – княжич уставился на потолок, что-то зашептал, загибая пальцы. Видно, сбился. – Тьфу! Сколько мы уже тут?

– Сегодня ровно двадцать дней.

Темка сел, попробовал босыми ногами пол.

– Б-р-р-р-р. Сапоги дай.

Шурка с грохотом кинулся под кровать и там услышал:

– Если удержусь в седле, завтра же уедем.

Удержится, Шурка уверен. На одном упрямстве удержится. Но лучше было бы хоть до послезавтра потерпеть.

Выбрался с сапогами, помог одеться.

– Слушай, а чего тебя так обтесало, аж скулы торчат? Не болен? – спросил Артемий.

Шурка не понял, какой тревоги в голосе больше: за него или за предстоящий отъезд. Мотнул головой.

– Ну тогда беги седлай, – велел княжич, натягивая перчатки.