Черные розы для снайпера

– Пойдем, что-то с тобой не то, правда, пойдем в машину. – Полина встала и поднимала его. Хрустов удивился, как крепко она его держит. – Девушка, деньги на столике, где у вас тут больница?

– Я открою дверь! – выбежала девушка.

– Ой, извините, пожалуйста! – Полина локтем опрокинула бокал Хрустова, он катился по столику, кружась и заливая соком деньги.

– Ничего, не беспокойтесь, вот же несчастье, что-то с сердцем, да?

Полина затащила Хрустова на заднее сиденье. Хрустов мычал и двигал перед собой руками, словно разгонял мутную воду. Машину надо было отогнать от кафе, пока услужливая девочка не вызвала «Скорую». «Мерседес» медленно проехал по дороге и остановился за рекламным щитом.

– Ну-ну, спокойно, охранник, все нормально, больно не будет. – Полина начала с обуви. Она осматривала сантиметр за сантиметром тело Хрустова, ощупывая одежду. В боковом кармане пиджака лежали удостоверение охранника частного агентства и деньги. Полина расстегнула рубашку и осмотрела его грудь, живот – наколочек нет? Если в сумке ничего не найдется, придется тебя всего раздеть и рассмотреть. Или тебе назвали пароль? Неужели пароль? Это будет грустно. Неужели никакой записки, наколки, отличительного знака?

Сумка выпотрошена. Белье, бритва, пара рубашек, легкая куртка, туалетная вода в стеклянном пузырьке, гель после бритья в баночке. Паспорт – имя совпадало с именем в удостоверении, мобильный телефон – его она разберет в последнюю очередь, пистолет в кобуре – обойма полная, небольшой узкий нож в кожаном чехле, маникюрный набор – в отделении для пилочки что-то есть еще. Полина осторожно вытащила свернутую фольгу, в ней оказался героин, чертыхнувшись, женщина комкает фольгу и засыпает платье белым порошком. Она садится, подвернув ногу, смотрит на вещи на соседнем сиденье, потом в зеркальце – на лежащего сзади раздетого Хрустова и почти интуитивно берет баночку с гелем, открывает ее, засовывает палец – медленно, как в соус вчера, кивает головой и улыбается: кольцо-печатка вываливается ей на колени в комке пузырчатой голубой массы. Полина продвигает кольцо по среднему пальцу и медленно, задумавшись, размазывает гель по ноге, от коленки по внутренней поверхности бедра, а потом, изогнувшись грациозно, двумя пальцами вытаскивает из кармана пиджака Хрустова большой платок и начинает вытирать все, что могло сохранить ее прикосновение.

Она вышла на дорогу, перекинула через плечо небольшую сумку, поправила очки с черными стеклами. Осмотрелась и пошла широким летящим шагом профессионалки, выставив в сторону руку с поднятым большим пальцем.

Коренастый Михалыч, прикрыв грязной ладонью глаза от слепящего солнца, внимательно отсмотрел, как женщина, эффектно выставив попку, совещается с водителем остановившейся «Волги», наклонившись к открытому окну. Она уехала, Михалыч мог поклясться, что задник автомобиля, выступающий из-за рекламного щита, принадлежит серому «мерсу», он пошел к щиту, вытирая руки ветошью, а метров за пять от машины услышал музыку. И ключи были на приборном щитке, и сумка с вещами стояла на переднем сиденье, как будто женщина вышла на минутку и сейчас вернется. Вот только мужчина из кафе лежал сзади совсем белый, в растрепанной одежде и смотрел угасающими глазами.

– Ну… – потоптался Михалыч, – все мы люди-человеки. Может, конечно, она его просто затрахала, кто их разберет, или машина сломалась? – Он осмотрелся. – Только ведь умирает, видно же. А, ладно, пусть потом гонят феню, хоть прокачусь, говорят, ход – как в ракете в невесомости.

И Михалыч сел за руль и понесся к городу над теплым асфальтом, превышая скорость и – «у-у-у!» – гудя от удовольствия. Он с огромным сожалением вылез из автомобиля через двенадцать минут у пункта «Скорой помощи», помог уложить Хрустова на носилки и честно дождался милицейский наряд, дослушав диск до конца.

Развалившись на заднем сиденье, Покрышкин объясняет Еве бессмысленность боязни смерти.

– Человек за время своего существования определил все или почти все, что происходит с ним, кроме смерти. Если правильно подойти к этому вопросу, то смерть – это когда ты из своего «коридора неопределенности» уходишь так, что покидаешь и реальную, и воображаемую систему координат.

– Покрышкин, – у Евы слипались глаза, – сколько тебе надо выпить, чтобы ты замолчал?

– Это вопрос, – разводит руками Стас, – это можно определить только опытным путем, потому что никого раньше это не интересовало. Всем нравится выслушивать мои идеи, я патологический разносчик идей. Правда, Пискунова, например, раздражает моя эрудиция.

– Кто такой Пискунов? – спрашивает Ева в слабой надежде перейти от философских размышлений к конкретике.

– Пискунов – это тот, кто отражения света от карманного зеркальца считает тем самым спектром, который образует «коридоры неопределенности». Он – объяснитель. Но бездарный, вот в чем проблема. Бездарен, как веник.

– Объяснитель, значит, – задумалась Ева. – Он ученый?

– Нет. Пискунов не ученый. Еще есть варианты?

– Писатель?