Черные сказки

– И тогда появилась еще одна морда, слепленная из трех предыдущих, из той, что не помнит, той, что знает, и той, которой все это нравилось. И эта новая страшная морда беззвездной ночью отца своего напоила, да к лошадям увела, и положила его меж двух стоящих жеребцов, и сверху легла, и улыбалась ему в глаза, и ублажила его вразную. А потом лежала в стылой темноте, и пот с ее кожи испарялся к звездам, и ждала та морда молча и не шевелясь, пока тот заснет, а потом оделась, взяла хворостину, в псином дерьме да в сучьей крови измазанную, да стала их по глазам стегать, так что они на дыбы поднялись и стали скакать по спящему отцу, копытами его как тесто меся. Вот такая история. Вот такая правда. Вот такая девочка с разными мордами.

Марианна завращала головой и, плечом ударившись о дверь, забежала в дом, застучала ногами, почти целиком засунула кулаки в печь и, кинув взгляд на спящих детей, громко крикнула.

– Стефан! Просыпайся и остальных буди! Пойдем за дичью! Там заяц, там птица! Теперь всегда сыты будем!

Стефан молчал. Тогда Марианна, передвигая околевшие колени, подползла к спящим детям, приподняла одеяла – и вскрикнула.

В ворохе перьев и пуха темнели лишь окровавленные свиные копыта да лежал на подушке рыжий облезлый лисий хвост.

– Беги, снимай своих цыплят с веточки! – заклокотало из печи, и Марианна увидела куриную голову в огне, обугливающуюся, пузырящуюся, злорадствующую. – Уж теперь они всегда будут сыты…

Голова лопнула и вспыхнула на углях, а Марианна, вскочив на ноги, бросилась на улицу, крича по именам своих детей. Только сейчас она заметила, что на снегу, рядом с ее следами, видны следы маленьких ног, которые ведут только туда, но не оттуда. Подлая луна высвечивала их, подносила к ее глазам, заставляла смотреть. Ночь изломалась на куски, волочилась по бокам от бегущей женщины, как волосы утопленницы по течению. Снег хохотал под ногами старушечьим тонким смехом, мороз нещадно стегал по глазам.

У дерева Марианна изломилась, будто кто ее за поводок невидимый дернул, – и рухнула на снег, и дальше ползла на отнявшихся ногах, воздев голые руки к дереву, к свисающим маленьким ножкам, к склоненным в разные стороны головкам с выпавшими синими язычками, к оледеневшим слезам на по-лунному бледных лицах.

– Верни, верни мне их… Все отдам! Только их мне верни! Не забирай всех!

Тогда младшая, Зофья, приподняла головку на сломанной шейке, раскрыла красные от натекшей крови глаза и голосом зайчонка вымолвила:

– Вот и твоя история, матушка. Как я и говорила – самая вечная да самая печальная.

А потом уронила головку вниз, закрыла глаза и более уже их не открывала.

И выла, и выла в лесу цыганка, и рвала руками волосы и лес ночной, и выцарапывала ногтями слезы с щек и звезды с неба, и кусала снег, и проклинала тьму, и извивалась на земле, как жаба на вилах. И летел этот вой над хуторком, и бились на цепи собаки, и просыпались от кошмаров жадные гаджо, и заходились криком их толстые дети, и выблевывали мертвых мышей их сытые коты.

И даже рома вздрагивали в своих постелях и шептали молитвы ночному небу.

К такому даже им привыкать не хотелось.

Выдержка из Википедии, свободной энциклопедии

Марианна Долинская – цыганка из табора, находившегося поблизости от деревни Антоновка близ Радома. В ночь с 11 по 12 декабря 1923 года, находясь в отчаянии от голода, переживая арест мужа и пребывая в состоянии помешательства, она повесила на дереве четверых своих детей: Софию (6 месяцев), Антонию (3 года), Бронислава (5 лет) и Стефана (7 лет). На следующий день около 13 часов Долинская пришла в полицейский участок в Радоме и призналась в убийстве. Она умерла в 1928 году в психиатрической больнице в г. Tворки и была похоронена на больничном кладбище. Фотографии повешенных детей позднее приобрели популярность и ошибочно использовались как свидетельство о преступлениях УПА на территории Польши.