Черные сказки

Начало мне мерещиться, будто весь мир наш пошел трещинами, а вокруг вовсе не люди, а демоны и химеры, которые из этих самых прорех выбрались. И сам я – точно такой же, их музыкант.

Колокол давно умолк. Со стороны амбаров приполз огонь и начал забирать дома вокруг площади. За звоном тренькалки не слышно, как пожарища трещат. Да и кому какое дело, когда вокруг такая пляска?

Солнце взошло, и солнце закатилось, а я злодейскую музыку не прекращаю. Многие танцоры повалились наземь, а другие о них спотыкаются. Я дрожу от лихорадки, шкуру на ладони содрал, кровь на землю капает, а мне это даже как будто в удовольствие. Кругом проваливаются прогоревшие крыши.

«Господи Боже мой! – думаю. – Господи Боже милостивый!» А больше ничего думать не в силах. Мир померк. Я мотал, мотал головой, чтобы его обратно вернуть, но не выходило ничего, кроме вывернутой музыки. Только она осталась, и я сам себя позабыл.

Сколько пробыл я в таком забытье – неизвестно. Может быть, и навсегда бы там остался, но только слышу, будто сквозь дьявольскую музыку пробивается стук, сначала слабый, издалека, а потом – ближе. Открыл я глаза, вижу черноту, а через нее идет отец Эколампадий и посохом стучит. Подошел он ко мне, поднял посох и пронзил тренькалку с размаху. Механизм заскрипел, заскрежетал, рукоятку заклинило, и моя ладонь с нее сорвалась со страшной болью, от которой слезы брызнули. Слезами промыло глаза, и только тогда я смог ясно видеть.

Смотрю: вся площадь бездыханными телами завалена, вокруг пепелище, а рядом отец Эколампадий посохом тренькалку крушит. Расколотил он ее так, что остались только щепки и шестеренки, а потом повернулся и пошел куда-то.

Я ему кричу:

– Постойте, святой отец! Что теперь делать-то?

А он не поворачивается – идет себе да идет, через мертвецов перешагивает. Тогда я вспомнил, что священник-то наш глухой и кричать ему нужно в самое ухо.

Догнал я отца Эколампадия, снова спрашиваю, что делать.

– Ступай себе, куда знаешь, – ответил священник, – а я мертвых хоронить буду.

Хотел я сначала священнику помочь, а потом думаю: что от меня толку со слабым здоровьем да с содранной рукой? Отыскал я среди туловищ мешок с припасами, что мне матушка с бывшей женой собрали, и поковылял на пристань. Сел там в лодку, оттолкнулся от берега и поплыл, куда вода течет. Так теперь и шляюсь без малого десять лет.

* * *

Рассказал я вам историю о райской тренькалке, а к чему рассказал-то? К тому, что кажется мне, будто хлеб в ваших местах погребом отдает. Но это уж вы сами решайте, так оно или нет.

А теперь, если кто все же пожелает и готов заплатить по четверти пфеннига, я готов вам сыграть что-нибудь на флейте.

Мат-ад-ад-ат-мат, мат-ад-ад-ат-мат.

Герман Шендеров. Намощ

«Жили-были старик со старухою, и было у них три сына. Два просужи, а третий – дурак. Рожей крив, умом худ, норовом скверен. Мать бранит его:

– Почем лежишь лежнем, возьми борону, огород поборонуй!

– Не, матушка, не хочу я!

Братья лесовать собираются, зовут его с собою:

–  Пойдем, братец, с нами, зверя добудем али птицу!

– Не умею я, братцы, – отвечает дурак.

Отец зовет:

– Подите, сыновья, рубите подчеку, будем сеять репу!

– Не, батько, притомился я, – отвечает дурак».

Зайцев дрожащими руками закрыл распечатку, облизнул губы, оглянулся – не смотрит ли кто. В столовой все были заняты своими делами: студенты лезли без очереди; буфетчица, отчаявшись достучаться до них на великом и могучем, принялась лаять на киргизском; Валерия Ратиборовна, завкафедрой русского народного творчества, ходячий реликт, препарировала пластиковым ножом пирожок. Мучная плоть разошлась, наружу показались разваренные мясные внутренности. Завкафедрой поймала взгляд Зайцева, воззрилась недоуменно через толстые линзы очков.

– Приятного аппетита, Валерия Ратиборовна! – расплылся тот в подобострастной улыбке. «Чтоб ты сдохла, мразь старая!»

Нет, изучать такое на людях было бы в высшей степени безответственно – кто угодно мог попытаться увести ценный материал. Зайцев сгреб распечатки и пулей выскочил из здания университета. В кармане завибрировал смартфон, но Зайцев звонок проигнорировал.

В подземном переходе он не удержался и, распахнув папку, побежал взглядом по строчкам.