Черные сказки

– Дура ты, Апрашка, – мрачно усмехнулся барин и направился к сеням мимо вжавшегося в лавку Егорки. – Не лезь в то, чего своим умишкой не поймешь.

Матвей Палыч был почти благодушен к ней в тот день. Потому что не задался он на самом деле, теперь барин точно видел, еще до того, как в каше ему попались частицы пыли. День не задался с самого пробуждения. А точнее – с того, что предшествовало ему.

* * *

Часом ранее он лежал в своей смятой за ночь постели. В его голове было тяжко и пусто, как чаще всего и бывало с ним по утрам. Перед глазами возвышалась стойка с отцовскими саблями и пистолетами, правее находился угол шкафа, освещенный робким солнечным лучом, пробившимся сквозь щербатые ставни, а левее – проход вниз, на первый этаж. Медленно ползли секунды. А может, минуты или часы – понять не было ни возможности, ни желания. «Обычное серое утро», – была его первая мысль, но тут… Тут он понял, что не может пошевелить и пальцем. На его лбу моментально выступил холодный пот, но он его даже не почувствовал. Все, что занимало его разум в тот момент: «Она пришла. Она пришла за мной».

Днем Матвей Палыч был самой грозной силой на этих болотах. Каждый из немногих их обитателей слышал его тяжелые шаги издалека и неизменно трепетал от страха. Он сам же не боялся никого и ничего. Никого и ничего, кроме Нее.

Сперва, как всегда, показались Ее грязные черные волосы, надежно закрывающие Ее лицо и впалую грудь. Медленными деревянными шагами Она поднималась к нему по ступеням – так, словно это стоило Ей огромного труда. Она поднималась, и вместе с Ней в барскую спальню проникала сама топь с ее черными кислыми запахами. Нарастал тот особый, ни на что не похожий хриплый клекот, еле слышный поначалу и оглушающе громкий к моменту, когда Она встала в проходе в полный рост, чуть пошатываясь. На совершенно негнущихся, будто вывернутых задом наперед ногах Она сделала шаг в его сторону. Потом еще один. Почти столь же негнущиеся руки неестественными рывками потянулись к Ее волосам. Еще немного, и Она уберет их в стороны, открыв ему тот ужас, что заменяет Ей лицо. Он хотел закрыть глаза, хотел отвернуться, лишь бы не видеть этого, хотел кричать и звать на помощь, как перепуганный ребенок, но лишь сдавленно хрипел, не в силах даже отвести взгляд. И этот клекот, этот кошмарный, оглушающий клекот…

Снизу что-то грохнуло, и Матвей Палыч забарахтался, захлебываясь слезами, скуля от невыносимого страха. В спальне он был один. Не сразу он это осознал. И далеко не сразу смог успокоиться. Но послание было понято им с предельной ясностью.

Она голодна. Время идти на болота.

* * *

В сенях он опрокинул остатки каши с тарелки в подготовленную заблаговременно бадью с нечистотами и, кривясь, подхватил ее за прилаженную Апрашкой еще в его детстве веревочную ручку. Само собой, по доброй воле барин не прикоснулся бы к такой вещи и пальцем, но доверить эту свою повинность он не смог бы никому. Да и был ли у него выбор? Кто еще мог бы взвалить на себя эту ношу? Апрашка с Егоркой? Смешно ведь. А других людей в этих топях не водилось уже многие годы.

Весь путь по невидимой, одному ему известной тропе занял, как обычно, около получаса. Конечно, он мог бы двигаться и быстрее, но его замедляла ледяная хватка все ближе подступающего к горлу ужаса. Ужаса от осознания, к чему его приближают эти неизменно тяжелые, самые тяжелые в его жизни шаги.

Но вот и показалась из-за редких невысоких деревьев его цель. Тот самый омут, дорогу к которому он помнил с детства. Тот самый омут, в котором живет Она. Отчаянно стараясь не вглядываться в мутное зеркало грязной стоячей воды, Матвей Палыч осторожно, с немного дрожащих вытянутых рук опрокинул свою бадью прямо в него.

– Кушай, Хозяйка… – прошептал он пересохшими губами. – Кушай, не гневайся.

Что это колышется в воде у самого берега? Что за растрепанный темный ком? Затонувший после дождей кусок почвы с налипшей травой? Или…

Матвей Палыч резко развернулся и бросился прочь почти что бегом, поскальзываясь и шумно хрипя.

– Почудилось, просто почудилось…

Не вглядываться, не думать, не будить лихо. Если Она услышит, если по-настоящему поднимется из глубины… Не только его постигнет кошмар за гранью воображения, нет. Весь мир – он точно это знал – все, что только есть под солнцем, все погрузится в трясину. И потому – не думать, не вглядываться.

– Почудилось мне. Не гневайся, Хозяйка. Все, что угодно, только не гневайся.

* * *

Когда Матвей был еще совсем маленьким, отец изредка брал его с собой на охоту. Он, Павел Пистоль, любил охоту, пожалуй, больше, чем что-либо и кого-либо еще. Собираясь за общим столом с вечно гогочущей оравой своих потрепанных жутких друзей с пустыми взглядами, он только о том и говорил, кого ему удалось подстрелить со времени прошлого застолья. Разумеется, некое подобие нежных чувств испытывал он и к сыну. Иначе зачем бы ему снова и снова пытаться научить того убивать?