Черные зубы

Еда оказалась столь же прекрасна, как исходивший от нее запах; в этом декадентском разнообразии восхитительно было все, вплоть до бульона. Отвар из зелени, мяса и костного мозга обладал таким потрясающим вкусом умами^[13], что оторваться было практически невозможно, но мы все же смогли, потому что было много всего прочего. Мы ели, пока наши животы не раздулись, а опьянение не начало спадать. Лин то и дело уговаривал нас попробовать сыры и нарезал данаблю и камамбер с халапеньо любому, кто проявлял хоть малейшую видимость интереса. Остатки он пустил на запеканку по-гонконгски: расплавленным маскарпоне полил свинину, рис и горьковато-сладкие грибы шиитаке. Что же, мы слопали и это.

Комната уже была завалена оберточной бумагой. Фаиз и Талия купили нам подарки — статуэтки из темно-зеленого, как вода древнего озера, нефрита. Все одинаковые — женская фигура со склоненной головой, будто охваченная священной скорбью. Очертания ее ног растворялись в недостроенной колонне: ее замуровывали заживо ради исполнения надежд ее господина, ради того, чтобы его поместье стояло долго.

Хитобасира.

Мой неугомонный палец поглаживал щеку доставшегося мне изваяния. На лице женщины не было ни глаз, ни рта, она не могла ни видеть, ни кричать. Где Талия и Фаиз достали эти статуэтки? — задумалась я. Предполагалось, что это поездка-сюрприз. Талия знала заранее? Неужели Филлип, наш золотой мальчик, наша провинциальная звезда, великолепный Филлип, которому не могла отказать ни одна женщина, пошептался с ней перед путешествием?

— Давайте сыграем в игру, — промурлыкала Талия, полуприкрыв томные от коварства глаза, делая Фаизу знак согнутым пальцем.

Тот поднялся и стал обходить фонари, гася их один за другим. Наши тени выросли до потолка.

— Она называется Хяку моногатари кайданкай.

— Чего-чего? — спросил Лин.

— Хяку моногатари кайданкай, — повторила Талия медленнее и четче. Потом посмотрела на меня — пристально, настойчивым взглядом привлекая мое внимание. — Собрание ста историй о привидениях. Кажется, так.

— Или историй о сверхъестественном, — сказал Фаиз.

— В древние времена самураи придумали эту салонную игру, чтобы выяснять, кто из них самый храбрый. В комнате зажигали сто свечей. Каждый самурай рассказывал историю о привидениях, а закончив, гасил одну свечу, и выигрывал тот, кто выдерживал это испытание, не поведя и бровью.

— И выйти в туалет тоже было нельзя? — уточнил Лин.

— Ну разумеется, — ответил Фаиз.

— Так и в чем же смысл всего этого ритуала? — спросил Лин.

Талия тоже встала и стала обходить комнату по траектории, противоположной той, что выбрал ее жених. Она гасила отмечавшие ее путь фонари, и тень ее становилась все длиннее.

Наконец остался лишь один фонарь, его пламя подрагивало, разрисовывая стены смутными силуэтами. С верхнего этажа лился мерцающий свет свечей.

— Неужели не догадался? — Талия лукаво улыбнулась. — Чтобы создать духам гостеприимную атмосферу. Ну, пошли.

Мы поднялись наверх. Кто-то зажег сто красных свечей в комнате, должно быть, принадлежавшей второй жене, младшей супруге, потерявшей свой блеск, — важного человека не могли поселить в столь маленькой, скромной келье. Это было святилище отвергнутости. Если обитательницу этого помещения и любили когда-нибудь, то неохотно, ожесточенно, выполняя неприятную обязанность. Единственной прелестью комнаты было овальное зеркало, размером даже больше, чем требуется человеку, в черной керамической раме, испещренной золотыми прожилками.

— Ну ни капельки не страшно, — сказал Филлип.

— Ты про комнату, про церемонию или про то, что Талия ухитрилась незаметно для всех запихнуть к себе в чемодан сто свечей? — спросил Лин, оглядевшись вокруг и убедившись, что Талии нет в зоне видимости — она куда-то вышла.

— Все вышеперечисленное, наверное. — Отражение Филлипа было безликим, словно отпечаток пальца на бронзовой поверхности зеркала. Оно могло принадлежать кому угодно и чему угодно. — Вообще у меня ощущение какого-то непотребства.

— А когда ты сумел купить право доступа на территорию исторического памятника, не заполнив ни единой бумажки, никакого ощущения не возникло? — протянул Лин, прислонившись плечом к колонне, ныне совершенно бесцветной, если не считать цвета древности. — Если что и можно назвать непотребством, так это то, до какой степени богатые белые мужики…

— Так я и знал, что надо было улучить минутку и ввести тебя в курс дела. Но слушай, я же это не для себя.

— Знаю, ты это для Талии, — ответил Лин.

Пауза затянулась.

— И для Фаиза тоже.

— Ты ведь до сих пор по ней сохнешь, правда? — заметил Лин, оскалившись в усмешке. Он отошел от колонны.

— Господи, Лин, — сказала я.

— А что? — Лин всплеснул руками так стремительно, что, будь его пальцы птицами, они бы не выдержали перегрузки. — Все об этом уже успели подумать. Эти дурацкие фигурки, которые Талия нам вручила. Предполагалось, что поездка будет сюрпризом. Откуда она узнала, чувак? Давай. Скажи мне.