Черные зубы

— Какую ситуацию? — Лин усмехнулся шире, растянул губы почти что в крике, раскинул руки в стороны. Он закрутился волчком, и охваченные восторгом ёкаи завертелись вместе с ним. — Нет никакой ситуации. Фаиз и не думал воспользоваться ситуацией, чтобы убить Филлипа. Об этом и речи быть не может. Тем более что нож у нас до сих пор находится в сфере досягаемости.

— Лин!

— Прости. Прости.

Пошти. Пошти.

Фаиз уткнул лицо в ладони.

Мои легкие готовы были разорваться, переполненные землей, влажным строительным раствором и пальцами, стертыми до костей. Я сглотнула и рыкнула:

— Так, кто-нибудь помнит, что говорилось в этой сраной книге?

Парни мгновенно заткнулись.

— Я…

Я провела рукой по волосам, сглотнула, снова сглотнула, но смрад от внутренностей Филлипа не ушел, он по-прежнему обволакивал мой язык горькой пленкой, наполнял рот смутно-металлическим, как у монеты, привкусом. «Ты же знаешь, что в той книге ничего не было», — напомнил внутренний голос. Но это уже не имело значения. Мы пребывали по ту сторону логики.

— Ты говорил, что нужно немного крови, немного семени, немного костей и немного внутренностей… — Я сглотнула в третий раз, провела языком по зубам. — Кто-нибудь из вас помнит, это все должно быть свежее?

— Стой-стой-стой, Кошка, — прошипел Лин. — Какого хрена?

— Думаю, что, скорее всего, свежее, — продолжила я, находясь словно за шесть тысяч миль отсюда и настолько ничего не чувствуя, что оставалось лишь гадать, смогу ли я снова стать собой, ведь каждое произносимое мной слово превращалось в замок на закрытых дверях моей души. — Это представляется наиболее разумным. В этом и заключается разница между человеческим жертвоприношением и осквернением могилы.

Фаиз уставился на меня так, словно я сообщила ему тайные имена пророков, святая святых, сакральный алфавит, ведомый лишь божеству и его ближайшим служителям. Он смотрел так, будто я забрала у него воспоминание о его первом слове и вместо него дала мертвое тело.

— Я не хотел.

— Я знаю, — ответила я, хотя в голове крутилось: «Ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь».

Десять лет дружбы учат замечать многое: тонкую грань между «мне стыдно» и «мне стыдно, что я попался», виноватую гримасу, на самом деле сигнализирующую о том, что человек ждет, когда ты исправишь то, что он наворотил.

Интересно, что они разглядели в моем лице?

Я наклонилась погреть руки на животе Филлипа. От прикосновения он вздрогнул.

— Я знаю, — устало повторила я, почти чувствуя, как красный неоновый знак «ЛОЖЬ» загорается над моей головой. — Я знаю. Но Филлип умирает, и мы… я… наверное, нужно сделать так, чтобы его смерть не была напрасной.

Мы проделали дыру у основания четвертой колонны и аккуратно, кольцо за кольцом, уложили в глиняную полость кишки Филлипа. Фаиз и Лин заспорили о том, надо ли перерезать ему горло и не надо ли разделить его внутренности на части и наполнить ими еще три дыры, просто на всякий случай. Надо ли оказать последнюю услугу человеку, которого мы знали с шестнадцати лет, или следует принять его смерть как должное? Но тут особняк вздохнул — медленно, протяжно, как умирающий, выпускающий последнюю тонкую струйку воздуха из легких, — и внезапно мы увидели Талию. Она привалилась к стене, все еще обряженная в свадебное платье.

Все вышло в точности, как обещали сказки: немного крови, немного костей, немного семени, немного внутренностей — и дом вернул Фаизу девушку его мечты. От нее пахло землей и летним солнцем. Жимолостью, средством для смягчения ткани и кожей, нагревшейся от загорания на веранде. Когда Фаиз взял Талию на руки, измученное сердце Филлипа стукнуло в последний раз и замерло. Он умер в одиночестве, за нашими спинами. Двадцать четыре года он пребывал в центре всеобщего внимания и вот так сгинул — не было ни взрыва, ни всхлипа, один лишь вздох, и мир начал холодеть, и свет последних фонарей померк, обратился в ничто, в светлячков на дне слепых глаз.

Потом мы отправились домой.

Что еще мы могли сделать?

Когда родители Филлипа сообщили, что поминки состоятся в Вермонте, в родовом гнезде — его мать вечно твердила, как она жалеет, что покинула его, — никто из нас не стал придумывать отговорок. Мы явились в своих лучших траурных нарядах: я в черном платье, Лин в длинном пальто, а Фаиз в костюме, который ему уже не шел. Талия осталась в больнице, лелеять свои кошмары.

На церемонии присутствовали полицейские, но они стояли, стройные и расслабленные, скучая на этом задании. Ни тени смущенного сочувствия не мелькало на их почти одинаковых лицах. Полицейские устроились в углу и погрузились в просмотр роликов на YouTube, лишь изредка отвлекаясь на ленивый осмотр гостей. Я их не винила. Сострадание, как и все остальное, изнашивается от грубого использования.

Вдобавок к этому следствие закрыли. Перед тем как уехать, мы превратили особняк в погребальный костер для Филлипа. Потом мы врали, врали и врали, пока выдумка не сделалась такой же правдоподобной, как пережитый нами ужас: