Черные зубы

— Они были рядом со мной, когда тебя не было… — Я размазала по глазам слезы и помедлила, глядя сквозь соленую дымку, думая, стоит ли упомянуть о случившемся.

Лин пространственных странностей почему-то не замечал, и я не стала говорить ничего. Мы вляпались по полной, это было очевидно. Мы легко могли погибнуть и без каких-либо распрей.

— Они помогали мне держаться. Они заставили меня снова начать выходить из дому. Почувствовать себя нормальной.

— Слушай, если бы ты просто мне позвонила…

— Ты даже не сообщил мне, что женишься. — Слова слипались у меня во рту, сливались в сплошной гул, негромкий, неловкий. — Ты даже не представляешь, как это меня ранило.

Лин скривился, словно от пощечины, застыл на месте, его пальцы подергивались. Он легонько потянул меня за воротник, словно это могло все искупить, все исправить. Словно так он мог оттащить меня от края бездны, отвести нож, унять боль, обвившую своим холодным пальцем спусковой крючок.

— Я не думал, что ты захочешь знать.

— Почему? — прошептала я в подсиненный осенью воздух одно-единственное слово, полное боли и отчаяния.

Лунный свет сочился сквозь просветы в древесных кронах, располосовывал щеку Лина так же, как я располосовала свое бедро.

— Потому что ты была так несчастна.

— И поэтому ты и навещать меня не стал? И вообще не выходил на связь?

Мои вопросы повисли в пустоте, как наконец-то обмякшее тело повешенного. Я вновь представила прошлую себя, на сей раз окутанную моим безразличием, — расплывчатую безликую незнакомку, черно-белое отчаяние, залитое в искривленный сосуд, шестимесячную интрижку с сигаретами и самобичеванием. Я не имела и не могла иметь ничего общего с этим человеком, и мой ровный голос должен был служить тому свидетельством.

— Ты мог бы сказать мне что-то. Мог бы побыть со мной тогда. А вместо этого ты взял и… не знаю. Я вообще уже не представляю, что пытаюсь сказать. Жизнь — такой бардак, верно?

— Прости, что меня не было рядом. — Каждое слово в этой фразе было исполнено боли.

— Ты не виноват. Ты имеешь право на счастье.

Я стянула с себя худи и бросила в пруд. Ряска, неопрятными комками облепившая камыши, не дала ему утонуть, и что-то понесло предмет моей одежды прочь. Водную гладь разорвала рыбья морда, захлопала покрытыми зеленью губами.

— Ты правда не виноват. И не надо себя винить… Слушай, не в этом дело. Я просто пытаюсь объяснить. Эти ребята берегли меня, чтобы я не наделала всяких глупостей. Так что я у них в долгу. Типа того.

Так получалось достаточно близко к правде. На что-то другое времени не было.

Сообщив Лину не особо радостную новость, я в течение долгой минуты смотрела, как свет меркнет на его лице. Он сглотнул. Я шагнула к нему и уперлась лбом в его лоб.

— Я струсил и повел себя как дурак и, сказать по правде, как эгоист. Я просто…

— Главное, что ты вернулся. Мы снова друзья.

— Мне все равно стыдно, — сказал Лин, переплетая свои пальцы с моими. — Это…

— Это ничего. Теперь ты здесь. Но нам надо идти. И побыстрее.

На сей раз Лин не стал спорить.

Когда мы нашли их, Талия нарядилась в чье-то свадебное платье.

Она словно сияла посреди полутемного зала, освещенная фонарем, стоящим у ее обутых в сандалии ног. Дзюни-хитоэ было богатое, роскошного кроя, всех оттенков рассвета, и каждый слой шелка покрывали вышитые лица из детской книги, они поблескивали, отражая свет фонаря. На фоне ярко-­оранжевой верхней накидки кожа Талии, казалось, приобрела цвет бездны. Из коричневой стала черной, как краска на зубах.

— Где вы эту пакость… — В кои-то веки Лин не улыбался, не пытался никого обезоружить, разрядить обстановку. — Хотя знаете что? Мне пофиг. Вы же понимаете, что это, возможно, принадлежало покойнице?

— Да что за хрень с тобой творится? — Фаиз выскочил из смежной комнаты. Его наряд — слегка помятый парадный костюм, галстук-бабочка и все прочее — был по-палачески черным. — Если собираешься вести себя, как мудак, убирайся.

— Извини, — ответил Лин без капли вины в голосе. — Я просто указываю на очевидное.

Фаиз приподнял бровь:

— Два пьяных идиота.

Я опустилась на одно колено, заскрипела зубами, борясь с головной болью, зажигающей перед моими глазами цветные огни.

— Это ошибка.

— Ты про призрачную девушку? — Филлип вышел из-за моей спины, подхватил меня под мышки, поднял на ноги и прислонил к стене ниши, рядом с вазой, полной мертвых цветов. Лепестки рассыпались в пыль у меня на глазах — я отпрянула. Воздух вокруг был вязким, как мед, казалось, его можно жевать. — Никто ее не видел. Не волнуйся.

Нет, поправила я себя, воздух не вязкий. Он был упругий и сладковатый, как пучок жил, если пожевать их несколько минут, — немного гадкое удовольствие!

— Нам надо уходить.

— После церемонии, — сказал Филлип.

— Нам надо уходить, — повторила я.

— Все будет хорошо.

— Типичное заявление белого парня.

Лин издал горлом раздосадованный, совершенно звериный звук.