Черные звезды

У проходной ревел компрессор, а поодаль темноволосый массивный мужчина в спецовке крушил пневмомолотком мраморную глыбу. И по музыке звуков, по могучей позе человека Передерий понял, что тот тоже пришел к важному замыслу и у него получится.

Он сейчас все понимал!

Человек с пневмомолотом у мраморной глыбы это был Григорий Кнышко. Тогда он вышел с завода с намерением больше не возвращаться ни сюда, ни к своему занятию. Но как раз кончался обеденный перерыв, работницы возвращались в цеха. Лица их были оживлены по случаю весны, солнца и короткого отдыха. Григорий остановился растерянно. «Ну, проявил честность… и все? Тебе от этого стало легче, а им? Для них-то ты ничего не сделал…» Он смотрел на их лица, стыдясь своего сильного тела, праздных рук. Девочки, мечтательные девочки идут жить, как жили. Растерянные, сомневающиеся, доверчивые, ищущие небанального, а потом махнувшие рукой: «А, не все ли равно! Ах вы, дочки мои, несостоявшиеся любови мои, что мне сделать для вас?»

Он медленно подошел к глыбе неликвидного мрамора, соответствующего ГОСТам. Она сияла и светилась под солнцем.

«Лицо. Только лицо их».

Это был даже не замысел. Он увидел Лицо в куске камня то самое, с гневно-мечтательным изгибом губ и бровей, с вопросом и недоверием в расширенных глазах, вопросом к жизни и к себе. Он знал, что оно существует, живет там. Задача была простая: убрать лишнее. Освободить Лицо.

От возбуждения и жажды работать у скульптора затряслись руки. Слезы навернулись на глаза, слезы любви к этим девушкам, восторженного понимания. Он сейчас был готов на все, только бы они поверили в жизнь, в него… и, главное, в себя. Возбуждение не лишило рассудка, даже напротив обострило его. «Лишнего много. Его убрать работа большая, не на один день. А сделать надо сегодня, иначе…» С Григорием впервые было такое: он опасался спугнуть это состояние черновыми нудными делами, передышками. Или он это сделает сейчас, сегодня или никогда не сделает. «Как же быть?»

Рабочие, бурившие асфальт, ушли на обед. Только знакомец Кнышко кейфовал, подзакусив, в тени компрессора. Он с интересом смотрел на скульптора, окликнул:

Эй, поупражняйся еще с молотком, пока народу нет! Для Григория это был как голос с неба. Черт, а и вправду: отвалить начерно долбилкой, а затем чисто сделаю инструментом! Он засмеялся: выходило, что случившееся с ним сегодня уже подчинялось этому замыслу. Махнул рабочему:

Тащи его сюда!

Покрутив головой, тот поднялся, подхватил пневмомолоток, притянул вместе с шлангом.

Как это долбило вынимается?

А ты что, без него хошь? рабочий, забавляясь в душе, отпустил зажим.

У меня свое есть, вашим не чета… Скульптор вынул из патрона избитое долото с прикипевшими кусочками асфальта, добыл из чемоданчика щеголеватый шпунт, вставил, закрепил. Беги включай компрессор. И не скалься, работать будем всерьез.

Взревел компрессор. Григорий Иванович включил молоток, он затрясся в руках. «Держится шпунт!» Медленно, примериваясь, где начать, поднялся на мостки.

Еще одна трезвая мысль посетила его: «Эх, не захватил очки!» Но он прогнал ее. Сейчас Григорий знал даже то, чего не знал никогда: только от неточных ударов крошки камня могут попасть в глаза. А у него не будет неточных ударов.

6. ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНЬЕ!

Федор Ефимович, выключив коррелятор, направился на завод. Как уже было сказано, он решительно не представлял, где произойдут точнее, где, как и кем будут произведены информационные всплески переходного процесса. Но рассудил, что наиболее вероятное место единственное в ближайшей окрестности, где находится много работающих людей, ламповый завод.

…Надо сказать, что это был теперь не тот Федор Ефимович, изменившийся: его изменил миг выключения прибора. Дробот загодя понимал, что, поскольку он оказывается в этот момент ближе всех, рядом, собственно, то переходный скачок может шарахнуть по нему сильнее всего; даже подумывал, не сделать ли дистанционную схемку. Но то ли этот чертов прибор его ослабил, то ли по обычаю всех изобретателей (особенно русских) полагаться на авось ничего не сделал. «Может, вообще никакого эффекта не будет, сердито думал Федор Ефимович, доставая из бачка запыленный пакет, извлекая оттуда прибор, а я буду подстилаться, перестраховываться. Важно ясное сознание и свободная воля… Ну-с!» Он перебросил рычажок тумблера на «Выкл.»

И шарахнуло. Продлись это состояние подольше, хотя бы минуту, Федор Ефимович, скорее всего, из него бы уже и не вышел: грянулся на замусоренный пол в развалюхе, в туалетном чулане, и скончался бы от глубокого кровоизлияния в мозг. Сознание не помрачилось, напротив оно стало таким нечеловечески сияюще-ясным, что в секунды Дробот охватил им все сущее, понял великую простоту Жизни Мира и ту единственную причину, от которой пылают звезды, и смеется ребенок. И все в себе, все дела свои и вот это, с коррелятором, показались ему не имеющими значения пустяками, микроскопическим чем-то. Даже возникло чувство, что славно бы умереть сейчас, в таком состоянии, чтобы не возвращаться в обычную жизнь.