Черный

Они бросились на меня. В слепом страхе я взмахнул палкой и ударил кого-то по голове. Снова замахнулся и снова ударил, потом снова и снова. Зная, что мне несдобровать, если я опущу палку хоть на миг, я бил их не на жизнь, а на смерть, чтобы они не избили меня. Из глаз у меня лились слезы, зубы были стиснуты, от страха я вкладывал в удары всю силу. Я бил их, бил, бил, деньги и записка уже давно валялись на земле, мальчишки с воплями разбежались, держась за головы, они смотрели на меня и ничего не понимали. Наверное, никогда не видели таких бешеных. Я, задыхаясь, кричал им: "Ага, что, струсили, гады! Что же вы, идите поближе". Но они не подходили. Тогда я сам бросился за ними, и они с криками пустились наутек, по домам. На улицу выбегали их родители, грозили мне, и я впервые в жизни стал кричать на взрослых, пусть только сунутся ко мне, кричал я, им тоже достанется. Потом я подобрал записку для бакалейщика и деньги и отправился в лавку. На обратном пути я держал палку наготове, но ни единого мальчишки не было. В тот вечер я завоевал свое право на улицы Мемфиса.

Летом, когда мать уходила на работу, я брел с ватагой черных ребятишек, чьи родители тоже были на работе, к небольшому бугру, на котором стояли в ряд полуразвалившиеся деревянные нужники без задних стенок, и перед нами открывалось поразительное по своей непристойности зрелище. Устроившись внизу, мы часами разглядывали тайные части тела черных, коричневых, желтых, белых мужчин и женщин. Мы перешептывались, гоготали, показывали пальцами, отпускали всякие шутки по адресу кого-либо из наших соседей, которых научились узнавать по их физиологическим особенностям. Кто-нибудь из взрослых ловил нас за этим занятием и с возмущением прогонял. Иногда на бугре появлялся ребятенок, с ног до головы перепачканный какашками. В конце концов у бугра поставили белого полицейского, он гонял нас от уборных, и наш курс анатомии был на некоторое время отложен.

Чтобы уберечь нас с братом от беды, мать часто брала нас с собой, когда шла стряпать. Мы молча стояли голодные в углу кухни, смотрели, как мать мечется между плитой и раковиной, от шкафа к столу. Я всегда любил бывать на кухне у белых, мне там перепадал то кусочек хлеба, то мяса, а иной раз так хотелось есть, стряпня так вкусно пахла, а съесть нельзя было ни крошки - ведь приготовили-то ее не нам, и тогда я думал: "Эх, зачем я только пришел! Сидел бы уж лучше дома!" Ближе к вечеру мать несла подогретые тарелки в столовую, где сидели белые, а я стоял у двери и украдкой заглядывал туда и видел вокруг уставленного едой стола белые лица, они жевали, смеялись, разговаривали. Если после обеда что-нибудь оставалось, мы с братом были сыты, если же нет - довольствовались нашим обычным чаем и куском хлеба.

Когда я смотрел, как едят белые, у меня скручивало желудок и внутри просыпался смутный неодолимый гнев. Почему я не могу есть, когда я голоден? Почему мне всегда приходится ждать, пока наедятся другие? Почему одни едят досыта, а другие - нет?

Днем, когда мать стряпала на кухне у белых, я предавался занятию, которое меня страшно увлекало: я бродил по улицам. Неподалеку от нас был пивной зал, и я целыми днями слонялся у его входа. То, что делалось внутри пивного зала, одновременно завораживало и пугало меня. Я попрошайничал и все норовил заглянуть за вращающуюся дверь, посмотреть на тех, кто пил там, внутри. Кто-нибудь из соседей меня прогонял, я шел следом за пьяными по улицам, пытаясь разобрать, что они бормочут, показывал на них пальцем, смеялся, корчил им рожи, передразнивал. Больше всего меня забавляли пьяные женщины, они плелись обмочившиеся, с мокрыми чулками. На блюющих мужчин я смотрел с ужасом. Кто-то рассказал матери о моем интересе к пивному залу, и она побила меня, по все равно, когда мать была на работе, я продолжал заглядывать за вращающуюся дверь и прислушиваться к пьяной болтовне.

Как-то однажды - мне было шесть лет - я пытался заглянуть в пивной зал, и вдруг какой-то негр схватил меня за руку и затащил в дверь. Там висел табачный дым и стоял страшный шум. В нос мне ударил запах спиртного. Я кричал и вырывался, испугавшись глазевших на меня посетителей зала, но негр меня не отпускал. Он поднял меня, посадил на стоику, надел мне на голову свою шляпу и заказал для меня виски. Подвыпившие посетители вопили от восторга. Кто-то стал совать мне в рот сигару, но я ерзал и не давался.

- Ну что, нравится тебе здесь, а? - спросил меня негр.

- Напои его, и он перестанет за нами подсматривать, - сказал кто-то.

- Верно, давайте напоим его, - предложил другой.

Я огляделся, и мне стало не так страшно. Передо мной поставили виски.

- Пей, малец, пей, - сказал кто-то.

Я покачал головой. Негр, который втащил меня в зал, стал меня уговаривать, но я не соглашался.

- Пей, - говорил он, - тебе понравится, увидишь!