Черный Алмаз

Вот уже несколько лет подряд к нему наведывались некоторые из флибустьеров, в том числе их предводители. Ходили слухи, что среди них падре Патрик далеко не всем отпускал грехи — он ждал не просто рассказа о совершенных преступлениях, но покаяния в них, а искренне каялся, быть может, один из десятка, большинство же предпочитали сделать богатые пожертвования монастырю. У таких «пиратский аббат» не брал денег, иной раз вызывая негодование настоящего аббата: что же он лишает обитель хорошего дохода?! Однако настоятель недолго сердился на своего помощника: благодаря падре Патрику аббатству святого Бенедикта покровительствовал губернатор, сюда приезжали знатные грешники со всего карибского побережья, и их пожертвования искупали принципиальность монаха, отвергавшего даяния нераскаявшихся головорезов.

Капитан Черный Алмаз пару раз за год обязательно бывал у падре Патрика. И, судя по тому, что в храме, на статуе святого Бенедикта, наряду с другими подношениями висели две золотые цепочки, одна с рубинами, другая с бериллами, золотой крест с бриллиантом в середине и пара колец, пожертвованные сэром Рональдом, его покаянию строгий монах верил…

В этот раз падре сам навещал раненого пирата, навещал уже во второй раз, и сподвижники леди Черный Алмаз понимали: монах искренне привязан к их капитану. Многие из них и сами исповедовались «пиратскому аббату», хотя и боялись его: он действительно был суров.

Падре Патрик, разумеется, знал тайну капитана флибустьеров и искренне обрадовался, когда ему рассказали, что теперь эту тайну узнала вся команда «Черного алмаза».

— Занимаясь такими делами, при которых трудно надеяться на спасение души, стоило бы, по крайней мере, не отягощать себя постыдным грехом лжи! — заметил он тогда.

— Вы присоединитесь к нашему завтраку, падре? — спросила Вероника, живо скатываясь со своего гамака и встречая монаха на пороге двери, ведущей из дома на террасу. — Правда, мои прожорливые сподвижники уничтожили уже больше половины перепелок, но кое-что еще осталось.

— Благодарю, дитя мое! — улыбаясь, воскликнул бенедиктинец и сел на одну из скамеек, пристроив рядом трость, которую явно носил для одной лишь солидности — ноги его никогда не подводили. — Но твои сподвижники, да, как я вижу, и ты сама, вероятно, редко заглядываете в календарь. Сегодня пятница, да и вообще мне, как монаху, не пристало есть мясо. Разве что будучи в гостях, но не по постным дням.

— Тогда виноград! — Леди Дредд если и смутилась, услыхав замечание, то сумела этого не показать. — Виноград с маисовыми лепешками и вином — тоже не самая скудная трапеза. А перепелок я сейчас же прикажу убрать, чтобы они не искушали вас. Эй, Билли!

И она отдала появившемуся перед нею юнге «Черного алмаза» блюдо с румяными тушками, которое Рей, Ник и Генри проводили грустными взорами, хотя и съели перепелок столько, что, казалось, могли бы насытиться до вечера.

— Я продолжу мой рассказ немного позже, — сказала леди Дредд, наливая монаху вина и садясь против него на скамью (вновь развалиться в своем гамаке в присутствии духовного лица показалось ей неучтиво). — Мне кажется, падре Патрик пришел с какой-то важной вестью. Ведь так, падре?

— Так, дочь моя! — подтвердил тот. — Вот сделаю глоток и тотчас расскажу, в чем дело.

— Ни в коем случае! — не допускающим возражений тоном воскликнула Вероника. — Сперва вы поедите. Ведь вы пришли сразу после мессы, значит, не прикасались ни к еде, ни к питью.

Падре Патрик кивнул, не без удовольствия отламывая и надкусывая кусок свежей лепешки и отрывая несколько виноградин. Его худощавое лицо, покрытое золотистым южным загаром, выражало блаженство. Строгий монах не скрывал ни от братии монастыря, ни от своих знакомых, что любит поесть. Полушутя полусерьезно он величал себя чревоугодником и заявлял, что если к концу жизни все же сумеет преодолеть многие множества искушений, то на пути в рай его встретит лукавый бес, покажет ему сочный кусок свиного окорока и, кто знает — не сделает ли он тогда роковой шаг в сторону?

Впрочем, его трапеза не заняла много времени, и вскоре он уже благодарил хозяйку за угощение, а ее друзей за то, что те, уважая его сан, не стали сокрушаться и возражать по поводу исчезновения перепелок.

— Ага! У нашего капитана, пожалуй, повозражаешь! — рассмеялся Ник О'Коннел. — Он не допускает возражений ни в море, ни на суше, разве что речь заходит о чем-то, в чем он считает себя плохим знатоком. Вы ведь не сочтете грехом, ваша милость, что мы по-старому говорим о нашем капитане в мужском роде? Как-то не получается по-другому…

— У меня с самого начала плохо получалось говорить вашему капитану «дочь моя», а не «сын мой»! — рассмеялся монах. — Не могу припомнить, чтоб встречал человека с более твердым и мужественным нравом.

— Но ведь это — грех! — искренне огорчилась Вероника. — Грех носить мужскую одежду, грех женщине вести себя по-мужски.