Черный альпинист

Надо было принять участие, а то Марина на него совсем обидится, — завтра же, если не сегодня, надо идти в горы, опять ее бросать! Тахир, крепко поддерживая голову двумя руками, встал под ледяной душ (воду подавали прямо с ледников), почистил зубы, натянул бордовую нейлоновую сорочку, предмет его гордости. Достал из сумки фирменные, чуть натертые кирпичом на коленях и заду джинсы. Сделал большой глоток «Пшеничной», прополоскал рот и проглотил. Вроде как полегчало. Решился и пошел на танцплощадку.

Там какой-то местный умелец из четырех прожекторов соорудил цветомузыку: замазал красками стекла и что-то подключил, чтобы лампы непрерывно мигали. Смотрелось великолепно, по местным понятиям, но вот разглядеть кого-нибудь в этой массе, прыгающей и кричащей под грохот динамиков, в бликах слепящего и черного, Тахиру не удавалось. Нашел почти на ощупь одного знакомого, спросил (три раза проорал на ухо): «Где Тянь-Шаньская Дева?». Тот пожал плечами и вырвался.

Наконец удалось найти приятеля Сашки, тоже работавшего «бесом». Тот сказал, что все «божественное начальство» отправилось купаться на водопад часа два назад. Это было неблизко, на склон Пика Пионера километра полтора топать, да еще спускаться в тамошнее ущелье. Тахир выматерился, — все одно никому его не было слышно.

Но он попытался туда пойти. По той же тропе, что и утром, даже с фонарем. Бежать не мог, шел с трудом. Ныли при толчках от неровностей ребра, хромал на обе ноги, от выпитого плохо сохранял равновесие. И чем круче наверх загибалась тропа, тем чаще он поскальзывался, падал, съезжал вниз на спине или кубарем. Спотыкался о злобные, неразличимые сейчас корни елей. Ветки с иглами хлестали по лицу, выбивая царапины и слезы. И спустя полчаса он сдался, повернул назад. А что делать? Кричать? Так он кричал. Выть — выл от беспомощности. Где его девушка, с кем, как, зачем? Проклятый склон, проклятые елки, проклятая мокрая трава. Он промок уже по пояс, извозился в земле, и это его лучший наряд.

Тахир покурил в березняке, все еще надеясь, что вдруг выскочат со склона парни и девушки, среди них Маринка, беззаботная, веселая, ему обрадуется. На турбазе стихало веселье, хотя огни буйно и радостно сияли еще; пока никто не спал, но все уединялись вкусить запретных радостей. Он замерз, сигарета прямо в руках отсырела и рассыпалась. Он встал и пошел в номер, завернулся во все одеяла, голым, потому что и одежда отсырела (даже та, что в номере оставалась), окна-то забыл закрыть, И заснул. И снова снились какие-то кошмары.

А Марина и не пошла бы на водопад, если бы не Сашка. Ей объяснили, что «богам» полагается до утра веселиться отдельно. Компания пошла вверх по речке, метров на двести от турбазы. Разбили костер, выпивали, ужинали. Гимнастка Галина, которая на самом деле должна была стать Тянь-Шаньской Девой, взяла гитару и пела очень красиво, будто на эстраде:

Ночи пыльного города
Плесни на горячий асфальт.
Сердце пыльного города
В горячей ладони сожми.
Голос пыльного города —
Усталый и сорванный альт.
Не проклятие Господа,
Ты придуман и создан людьми,
Не солнца затмение, не затменье луны,
А затмение времени и затменье страны.
Гроза, упади на город.
Грянь на сухую пыль,
Отмой и обман и горе,
Соседа моего дяди Бори
Личный автомобиль.
Пенье струй быстротечное,
Ты не в силах помочь.
Мы течение встречное,
На грехи наши вечные
Индульгенция — дождь.

Марина так поразилась песне, что расцеловала Галю. Та хохотала, кричала: «Напилась, девка!». А Сашка тоже пел что-то, и припев жутко понравился Марине, она его про себя потом час еще твердила:

Стелется дым, дым, дым.
Куда теперь денешься?
Станешь седым, как дым,
Но не изменишься…

Но она беспокоилась и о Тахире, вспоминала его, избитого, пьяного, у него руки от злости или обид дрожали. Он вообще такой — дикий, страшный, и работа у него страшная. А здесь такие милые люди. Вон старик Евсей, которого жутко уважают, привалился к камню, слушает и покуривает. На нее почему-то сердито глядит. Потом встал, оглядел всех, сказал: «Прощевайте» — и побрел куда-то. Она уже слышала, что он совсем один, сказали еще, что Сашка у него вместо сына.

А Сашка вдруг не дал ни ей, ни остальным расслабиться, закрутил веселье по новой. Сперва достал пачку «Беломора», все заохали, а он сказал:

— Вот, неделю назад в киргизских горах урожай снял. Такие кущи конопли обнаружил!