Черный амулет

В переводе на жаргон русских наркоманов это означало: «Двинуть по вене!»

Один из латиноамериканцев наклонился к черному уху вождя и назвал цену.

– Что это будет? – шепотом спросил Кофи.

– Оксибутерат.

Кофи отсчитал деньги. Драг-дилер передал ему пакетик. Незаметно – под столом. Кофи опустил пакетик в карман легкой куртки В голове вертелась все та же забойная мелодия «AC/DC». Он поспешил в общежитие. Ему просто необходима была встряска.

Не дойдя до ставшей почти родной пятиэтажки, Кофи свернул в переулок.

Стал пробираться к общежитию узкими, грязными улочками и вонючими проходными дворами. Держась на приличном расстоянии, он обогнул здание, пристально вглядываясь.

В Багдаде все спокойно. Кофи вошел в подъезд. Оттого что и там его никто не ждал, стало еще спокойнее. Он запер изнутри дверь своей комнаты и сел на кровать. Развернул добычу. На плотной бумаге лежали две ампулы и одноразовый шприц в упаковке.

«Черт! Ловко они, – подумал Кофи. – А может, это и не для меня предназначалось…» Вождь поднес по очереди каждую ампулу к глазам. Вчитался в латинскую надпись. Все без обмана.

Вафельным полотенцем, чтобы не порезаться, он отломал головки ампул. Выдернул из упаковки пластиковый шприц, насадил иглу.

Бесцветная и прозрачная, как вода, жидкость быстро заполнила шприц. Вождь закатал рукав. Снял со спинки кровати подтяжки и обмотал мускулистое плечо.

Плотно прижал его к ребрам.

Он несколько раз сжал и разжал кулак.

Прожить больше четырех лет в Питере и не научиться внутривенным инъекциям невозможно. Одноразовая, а потому совершенно новая и острая, игла прошила кожу, как масло. Кофи ничего не почувствовал. Комар кусает намного больнее.

Сквозь кожу он видел кончик иглы рядом со вздувшейся веной.

Он слегка надавил на иглу. В стенках вен нет болевых рецепторов. Не понять: попал или не попал. Кофи чуть потянул поршень назад. В шприц с двумя кубиками оксибутерата ринулась кровь. В бесцветной жидкости заклубился густой багровый туман. Очень похожий на гриб ядерного взрыва.

Широкие коричневые губы расползлись в улыбке. Порядок. Попал! Кофи отвел плечо от собственных ребер. Подтяжки сразу отпустили. Он расправил кулак. Расслабил ладонь. И принялся давить на поршень…

– У-у-у-у-у, – застонал черный парень, сползая с кровати на пол. – У-у-уу-у… Приход… Какой ломовой!

Шприц упал, покатился. Он больше не требовался. Кофи блаженствовал. Кайф действительно был ломовой. Ему продали свежий и качественный продукт. Вождь испытывал неземную легкость. Полное раскрепощение. Легкость в теле, легкость в мыслях. Может, так чувствует себя космонавт, кувыркающийся в невесомости?

Нет, космонавту хуже. У него легкость лишь в теле. А в мыслях совсем другое: вернется или не вернется он на родную Землю?

Перед глазами поплыло голубое облачко, в котором метался маленький Кофи. Он держал в руке хлопковый цветок.

Это облако направлялось к розовому облаку.

На розовом облаке сидела маленькая Катя. Кофи протягивал ей цветок, а Катя пыталась схватить его рукой. Чтобы дотянуться, ей не хватало совсем немного.

Кофи ронял из руки хлопковый цветок, и тот, медленно кружась, падал вниз.

Катя плакала, а Кофи ее успокаивал. Говорил, что пойдет на хлопковое поле и нарвет ей там целый букет.

17

На звонок отец с сыном бросились к двери одновременно. «Лена!» – пронеслось в голове Василия Константиновича.

«Мама!» – подумал Борис.

Они столкнулись в прихожей. Посмотрели друг на друга. В другой бы раз улыбнулись. Распахнулась дверь. Тут же испарился еще один шанс на возвращение Елены Владимировны.

– Здравствуйте, дядя Сергей, – сказал Борис.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – вытянулся на пороге бывший прапорщик Иванов. – Здравствуй, Боря.

– Проходи, Сережа, проходи, дорогой, – дрожащим голосом произнес Василий Константинович, пожимая руку боевому товарищу. – Ради Бога, не вздумай разуваться…

Хозяевам пришлось покинуть прихожую, чтобы грузному гостю хватило места. Иванов с трудом владел собой. Он знал Василия Кондратьева веселым, пьяным, усталым, жестоким, нерешительным, задумчивым, целеустремленным.

Он знал Василия как человека с молниеносной реакцией. Солдаты шутили, что их командир успевает выстрелить быстрее, чем проснуться.

Иванов никогда не видел Кондратьева жалким. Слабаки не попадают в спецназ.

И уж тем более не командуют в спецназе ротами, батальонами и полками. Он протянул бутылку «Белого аиста». Сказал, опустив глаза:

– Это я вот думал… маму твою, Любовь Семеновну, помянуть…

Трясущейся рукой Кондратьев взял бутылку, передал сыну. Обнял толстогопретолстого Иванова.

– Ох, Сережа, Сережа, – застонал Кондратьев. – В самую пору и отца поминать. Раз мать нашлась мертвая, то отца и подавно давно нет в живых. Ума не приложу, что за напасть обрушилась. За что кара Божья?

Внутри Иванова словно молния проскочила. Его командир никогда ни в кого не верил. Ни в черта, ни в Бога. Вот после таких потрясений люди и становятся верующими фанатиками.

«А если он так уверен в смерти отца, – подумал бывший прапорщик, – то почему не допустить, что и Лена мертва?»