Черный ангел

В гостиницу возвращаться нежелательно: вряд ли Рамазан окажется настолько терпеливым, что будет ждать, когда завтра после обеда я приду в офис Письменного. Уверен, что меня попытаются найти раньше. Уже пытаются. Прозвонить другие гостиницы и узнать, нет ли там Сергея Лыскова, ничего не стоит. Надо подыскать другое место.

Мне приходит на ум идея. Может кто-то и скажет, что я любитель все усложнять, может так оно и есть, но в данный момент ничего другого я придумать не в состоянии. Я возвращаюсь к двери Романова и нажимаю на звонок. Как и в прошлый раз, мне приходится ждать, когда Николай Александрович соизволит открыть дверь.

— Это вы? — говорит он, безо всякого удивления в голосе. — Хотите, чтобы я еще что-нибудь вам рассказал?

— Я просто решил, что ваш увлекательный рассказ не был оценен мною по достоинству. Скажем прямо, я пожадничал. Спешу исправиться. Я принес вам дополнительную премию.

— Шутите.

— Вот доказательства, — говорю я, вручая ему еще одну пятисотрублевую купюру.

— Спасибо, коли так, — говорит он, засовывая деньги в задний карман не глаженых брюк.

— Еще на один вопрос ответите, Николай Александрович?

— Валяйте, — безразлично соглашается он.

— Вы знаете, где жил Лаптев? Его адрес. Или хотя бы, приблизительно место, где он жил.

— Где они жили с сестрой — нет. А вот там, где он погиб, помню.

— Разве это было в другом месте?

— Конечно. Когда Лаптева посадили, то квартиру конфисковали. Сестре была предоставлена жилплощадь в другом месте, правда ей она так и не понадобилась. Три месяца после освобождения до гибели он жил в другом месте. Снимал нечто вроде времянки в частном секторе.

— Вы можете, сказать, где это? А еще лучше нарисовать, как туда добраться. А то я совсем не знаю вашего города.

Он выполняет мою просьбу, и я с ним расстаюсь на этот раз, полагаю, окончательно.

От Романова я еду на вокзал, куда приезжаю как раз вовремя, чтобы купить билет на последний пригородный поезд идущий в сторону Питера и вскочить в вагон. За моей спиной двери закрываются. Пассажиров немного. Свободных мест завались — располагайся, где хочешь. Я прохожу по вагонам и, выбрав, на мой взгляд, самый теплый, подняв для тепла воротник куртки, втянув голову в плечи, забиваюсь в уголок. Под стук колес иногда приятно и думается, и дремлется. А если мои новые знакомые захотят меня поискать, бог в помощь! Я засыпаю…

Юрисконсульт Александр Евгеньевич Письменный сидит, подбоченясь, за длинным полированным столом и, чтобы скоротать время, раскладывает пасьянс из двух колод карт.

Увидев меня, он неохотно смешивает карты.

— Наконец-то ты изволил явиться. А я тут сижу, волнуюсь. Все гостиницы города оббежал, а тебя нет нигде, нехорошо, батенька мой, нехорошо. Я, понимаешь ли, тружусь для тебя, выполняю твою работу, а ты изволишь где-то развлекаться. Непорядок.

— Виноват, исправлюсь, — отвечаю я.

— Вот так-то лучше, — говорит Письменный, меняя гнев на милость.

Он подходит и снисходительно хлопает меня по щеке.

— Ладно, вольно, можешь расслабиться, тем более что у меня для тебя большой сюрприз. Я нашел того человека, который тебе нужен. Вот, пожалуйста, познакомься.

Из-за длинной портьеры возле окна выходит высокий, широкоплечий мужчина, раскосый с длинными запорожскими усами и почему-то в зеленой чалме.

— Но ведь это не он, — протестую я, — это же Равиль Ильясович Рамазанов! Известный бандит по кличке Татарин! Я его очень хорошо знаю!

— Никакой это не татарин. Это он, человек с твоей фотографии, только он сейчас пластическую операцию сделал, вот и не узнает никто. Хотя я понимаю, рожа у него действительно бандитская. Как посмотришь, так прямо и плюнуть хочеться, в рожу-то эту противную.

Письменный встает, долго шевелит челюстями, словно накапливая во рту слюну, а потом делает смачный плевок в Рамазанова. Тут до меня доходит, что никакого Письменного рядом нет, а есть большой двугорбый верблюд, которого я поначалу принял за Письменного, и нахожусь я не в офисе юридической консультации, а на засыпанной снегом улице. «Верблюд, здесь? Но почему? Ему же здесь нельзя. Он же замерзнет. Ему надо срочно в пустыню!» — приходит мне в голову.

— Не замерзнет, — слышится голос Рамазанова, который очевидно умеет читать чужие мысли, — не успеет. Я его раньше убью! Чтоб, гад, не плевался.

У Рамазана прямо из руки вырастает длинный сверкающий меч, как в «Терминаторе-2», который он всаживает в живот верблюду. Из того начинает хлестать черная кровь, как из нефтяной скважины. Верблюд хрипит и бьет лапами по снегу, который окрашивается в сверкающие антрацитовые цвета, и вдруг превращается в огромную свинью, рылом чрезвычайно похожую на Письменного.

— Вот видишь, Лысый, — говорит зарезанная свинья-Письменный, — ты мне не верил. А людям надо верить.

— Теперь-то он верит, что я — это я, — глухим голосом, как из погреба говорит Рамазанов.

Он стирает с лица верблюжью слюну, которая тянется, как пенка для ванны. Под слюной у Рамазанова оказывается рыцарский шлем.

— За веру надо выпить! — заявляет неизвестно откуда взявшаяся женщина.