Черный ангел

Письменный успокаивается. До дома, где живет «Иван Иванович», мы едем на тачке Письменного. У него двухсотый мерс.

— Иван Иванович живет за городом в собственном доме, — объясняет Письменный, чтобы я не очень волновался, видя, что мы покидаем пределы Петрозаводска.

Шоссе идет вдоль озера. С правой стороны тянется лес из хвойных пород деревьев. Наверно, летом здесь красиво, но только не теперь, когда за городскими пределами еще во всю лежит снег.

Вокруг дома, возле которого мы высаживаемся тоже сугробы, но зато все дорожки тщательно вычищены от снега и посыпаны песочком. Мы проходим во двор, Письменный, без намека на стук или звонок, открывает дверь и отступает в сторону, пропуская меня вперед.

— Прошу вас, Сергей Николаевич.

Я благодарю, прохожу в двери и тут же натыкаюсь животом на кулак. Да еще как натыкаюсь! Идущей сзади Письменный добавляет мне по затылку так, что в дом я проникаю на бреющем полете и подаю на пол. Кто-то еще добавляет пару раз ногой.

— Хватит, хватит, — доносится до меня голос сверху. — Поднимите его! Быстрее!

Двое человек подхватывают меня под руки и ставят на ноги. Письменный тут как тут, быстро вычищает содержимое карманов и ощупывает в других местах. Шмонать он мастер.

— Оружия у него нет, — авторитетно заявляет он так, будто ставит диагноз в поликлинике. — Это все, что у него с собой.

С этими словами он протягивает человеку, который приказал меня поднять, мои документы и портмоне. Рамазанов, а это как мне кажется он, молча раскрывает паспорт. Я же, получив еще один удар по затылку, временно выхожу из игры.

Очнувшись, я понимаю, что сижу на стуле, к спинке которого туго притянут скотчем. Татарин — тот, что проверял мои документы, Письменный и еще два человека, сидят за низким столом и играют в карты. Стойкий запах выкуренной анаши, царящий в комнате, забивал все остальные запахи. Рамазанов первым встречается со мной взглядом.

— Бросайте стиры, парни, гость очухался, — говорит он, встает и подходит почти вплотную.

Было бы над чем задуматься, если он хотя бы отдаленно напоминал Рамазанова, из моего сна, то есть каким он был в самом начале сна. Но нет, ничего похожего. Он даже не темный, а светло-рыжий, даже руки в рыжих пятнах.

— С пробуждением Лысков Сергей Николаевич. Что-то вы долго отдыхали. Мы даже и рамсик успели пару раз раскинуть, ожидая, пока вы проснетесь. Ваш друг, Александр Евгеньевич, чуть было не обчистил меня всего.

— Видать, сегодня мой день, — довольно отвечает Письменный, пряча выигранные деньги и противно хихикая. Своим смехом он напоминает мне героев мультика про Масяню.

— Пидор он, ваш Александр Евгеньевич, а не какой мне не друг, — говорю я и морда Письменного сразу становиться злой.

— Ну, это твои с ним дела. Они меня не касаются, — демократично заявляет Рамазанов. — Ты, Лысков, извини, что пришлось тебя вот так слегонца помять, но мне просто хотелось, чтобы ты сразу до конца себе все уяснил и ни питал никаких иллюзий, относительно наших намерений. Что мне от тебя надо, спрашиваешь?.. Мне надо, чтобы ты ответил нам на пару вопросов. Ответишь — поедешь домой, не захочешь отвечать — не обессудь: озеро недалеко. Глубокое, холодное, с подводными течениями. Так далеко заплывешь, что век искать будут — не найдут. Ну, что понял?

— Спрашивай, отвечу, — говорю я.

— Где сейчас Лаптев?

— Лаптев — это?..

— Ты под психа-то не хиляй! Меня интересует человек, про которого ты наводил справки. Чьи фотки ты отдал вот ему, — он показывает на Письменного. — Только не гони мне, что не знаешь, где он.

— Почему не знаю? Знаю.

— Превосходно. Где я могу его найти?

— Будешь записывать или так запомнишь?

— Постараюсь запомнить. А если нет, то ты ведь повторишь еще раз для меня. Не так ли?

— Найти его, в общем-то, не сложно. Приезжаешь к нам в город, как с вокзала, так сразу налево, а там на метро и до конченой станции. После еще с пяток остановок на 88-ом автобусе, а там уже рядом. Третье городское кладбище. Как зайдешь, так в сразу в самый конец, и влево. Вот примерно там его и можно найти. Крестик такой сварной, красочкой зелененькой выкрашен. Оградка с цветочками.

— Рамазан, по-моему, он недостаточно понял, — говорит Письменный.

— Заткнись, пока тебя не просят — чуть брезгливо морщиться Татарин, словно желая показать своим корешам, как он презирает этого бывшего мента-стукача и если имеет с ним дело, то только потому, что это выгодно и потому, что без стукачей в нашем обществе существовать сложно. — Говоришь, помер, значит, этот козел?

— Помер.

— От чего же он помер?

— Рак.

— Ладно, допустим. Тогда скажи мне, а какого ты сам сюда приехал? Что за пургу гнал про какое-то журналистское расследование? Учти, что от того, как ты ответишь на этот вопрос, будет многое зависеть. В частности уйдешь ты отсюда живым или нет.