Чёрный ангел

Ан нет! Понедельник и тут подгадил. Пока Виктор ставил в известность начальство, договаривался о разделении труда с Халецким, взявшим на себя беседу с соседями и родственниками Морозовой, а также визит к районным оперативникам, выезжавшим на место происшествия, коллеги покойной наклюкались до положения риз и для дальнейшей беседы оказались непригодны. Виктор чуть не надорвался, пытаясь вывести художников и рекламистов из пьяного транса, но, кроме рыданий и невнятных славословий Ирине Морозовой, ничего не услышал.

Когда Бекушев выбился из сил и пал духом, в конференц-зал рекламного агентства, где Виктор опрашивал невменяемых сотрудников убитой, позвонил Халецкий.

- Пых! Я на сегодня отстрелялся. Тебе еще долго?

Бекушев мрачно сообщил, что готов закончить хоть сейчас.

- Чудненько! - обрадовался Борис, не давая коллеге времени пожаловаться на тяготы жизни. - Встречаемся через полчаса возле "Макдональдса" у метро "Проспект Мира".

Короткие гудки бесцеремонно оборвали Виктора, собиравшегося спросить, чем Халецкого не устраивает "Макдональдс" на Пушкинской, поближе к родной конторе, и выразить сомнение, успеет ли он добраться до проспекта Мира за полчаса. С чувством посмотрев на пищащую телефонную трубку, Виктор швырнул ее на аппарат, торопливо оделся, запер конференц-зал и побежал к метро.

Как оказалось, торопился он напрасно. Во-первых, дорога до указанного заведения заняла двадцать пять минут, во-вторых, Халецкий на десять минут опоздал. В итоге Виктор четверть часа мерз на сыром ветру, топчась на ступеньках и проклиная Бориса, погоду и старуху-попрошайку, которая вцепилась в него натуральным клещом. Профессиональная методика вымогательства последней была рассчитана не на жалость, а на брезгливость жертвы: старуха приближалась к "добыче" вплотную, хватала за рукав и тянула свое тоскливое "Подайте, люди добрые", дыша в лицо невыносимым зловонием. Стряхнув с себя попрошайку в третий раз, Виктор не выдержал и сунул ей под нос служебное удостоверение. Бабку тут же как ветром сдуло. Тут и Халецкий появился.

- О! А я думал мне тебя ждать придется, не рассчитал маленько, - бросил он с ходу, лишив Виктора возможности выразить законное негодование. - Пошли, подзаправимся, а то у меня кишки от голода сводит.

- Тоже мне, новость! - буркнул Виктор, послушно двинувшись следом. По-моему, они у тебя всю жизнь в сведенном состоянии. Скажи лучше, удалось тебе что-нибудь нарыть?

- Э нет! Рассказывай ты первый. А сначала найди отдельный столик, чтобы нам болтать не мешали, - дал задание Борис, а сам пристроился в хвост небольшой очереди.

Подходящий столик нашелся на втором этаже. Окно, стена и тумба для подносов, ограждавшие его с трех сторон, обеспечивали максимальную уединенность, какой только можно было ожидать в тесном зале. Виктору повезло - он углядел этот райский уголок в ту минуту, когда занимавшая его парочка собралась уходить.

- Ну, ты и спрятался! - прокомментировал Халецкий, плюхнув на стол поднос. Не иначе, как мои профессиональные навыки проверяешь? Есть, есть еще песок в песочницах! Ну, чем порадуешь, друже?

- Нечем мне тебя порадовать, - мрачно сказал Виктор. - Меня целый день преследовало ощущение, будто я опрашиваю обитателей то ли сумасшедшего дома, то ли вытрезвителя. Знаешь, как я узнал об убийстве Морозовой? Cижу себе в конференц-зале, разговариваю с девицей из дизайн-студии. Вдруг открывается дверь - заметь, без стука, - и входит Вязников, директор "почтовиков". Ни слова не говоря, направляется прямо к бару, достает литровую фигурную бутылку сувенирной водки и в три глотка ее ополовинивает. У меня челюсть отвалилась, не соображу, что сказать: то ли возмутиться такой беспримерной наглостью, то ли поинтересоваться, в чем дело. Пока собирался с мыслями, девица, с которой мы беседовали, спрашивает: Эдик, мол, что случилось? Он повернулся, лицо - чисто посмертная маска, я даже не припомню, видел ли когда что-нибудь подобное... И голос безжизненный, куда там ожившим киношным трупам! "Ирен убили". Девица побелела и застыла, как чучело со стеклянными глазами. Пока я пытался привести ее в чувство, Эдик ушел. Ушел, что характерно, звеня бутылками, - но это я потом, задним числом припомнил. А девица между тем отмерла и забилась в истерике. Рыдала, выла, молотила по мне кулачками. Я побежал за армянином, дантистом этим. Хоть и зубной, думаю, а все-таки врач. Потом к рекламщикам узнать, откуда известно про Морозову. Они послали меня к Полине, которая разговаривала по телефону с соседкой убитой. У этой Полины уже заплетался язык, но я опять-таки не всполошился, решил - от потрясения. Пошел в свой временный кабинет, переговорил с Песичем, потом с тобой, а когда вернулся, они все до единого были пьяны в стельку - и художники, и "почтовики", и рекламщики. Никогда еще не видел, чтобы люди так стремительно напивались. Только директор рекламщиков более-менее сохранял человеческий облик. Нет, выпил-то он крепко, но хоть разговаривал членораздельно.

- Ну, сказал что-нибудь полезное?