Чёрный ангел

Эдик был прирожденным актером. Он играл всегда, в любом обществе, в любой обстановке. Экзаменатор, контролер в автобусе, девушка на свидании, приятели у стойки пивного бара, бармен за стойкой — все были для него зрителями и одновременно партнерами по сцене. Но если с ролью зрителей, как правило, справлялись все — мало кто не пожирал Эдика глазами, когда тот лицедействовал, — то достойные партнеры попадались исключительно редко.

Надежда всегда воспринимала жизнь, как игру. Не как пьесу, а как игру в широком смысле слова — и азартную, и ролевую, и игру-состязание. Попадая в круг новых знакомых, она моментально угадывала, во что здесь играют, определяла для себя негласные правила, принятые среди них, и тут же включалась в действие. Поэтому, когда Эдик остановил на ней свои черные очи и бросил первую реплику, она с лету приняла подачу и мастерски ее отбила. С той самой минуты между ними установилась прочная взаимная симпатия, и Надежде лишь оставалось следить, чтобы она не выродилась в банальную любовную интрижку.

Какое-то время ей удавалось справляться с их естественным влечением друг к другу сравнительно легко, потом дело пошло тяжелее, потом ей пришлось призвать на помощь всю свою ловкость и изворотливость, и наконец Надежда вышла замуж. Брак этот, откровенно говоря, был наполовину фиктивным, только Эдик этого не знал, и дружба их на миг споткнулась. Но быстро выровняла шаг и уверенно сохраняла бодрый темп до самой Эдиковой женитьбы. А потом вдруг легла и умерла. Или впала в летаргию.

И главное, Надежда даже не знала причины разрыва. Ревность жены? Полное счастье и довольство, обретенное Эдиком в браке? Катастрофическая нехватка времени в связи с новыми семейными обязанностями? Перерождение личности? Спросить было не у кого. Эдик оборвал связь со всеми их общими знакомыми, не звонил и не появлялся, а гордость мешала Надежде самой сделать первый шаг.

И вот теперь — этот звонок. «Надька, ты очень мне нужна. Можно я приеду?»

Надежду распирали одновременно любопытство, обида, злорадство («Понадобилась-таки наконец? То-то же!»), нетерпение, досада и беспокойство. Досада и беспокойство — потому что Вязников звонил пьяный. Впрочем, он запросто мог и разыгрывать из себя пьяного, валять дурака. Прежде Эдик никогда не напивался. Обильные возлияния пагубно воздействовали на его дикцию, мимику, жестикуляцию — словом, портили ему игру, чего он, естественно, не выносил. Мог ли он переродиться до такой степени, что перестал ценить свой актерский талант или вовсе отказался от лицедейства? Хотя чего не бывает.

— Что ж, поживем — увидим, — сказала Надя своему отражению в зеркале, в который раз оправляя платье.

…Когда Вязников заявился, сомнений не осталось: он был пьян, как сапожник. Никаким актерским мастерством не добиться этого сногсшибательного перегара многодневного запоя, этого мутного взора и красных прожилок в склерах. У Надежды упало сердце. Значит, все-таки перерождение личности. Ее блистательного Эдика больше нет, он умер где-то на отрезке этого проклятого пятилетия, и никто даже не потрудился ей сообщить.

— Клерчик, спаси меня! — жалобно промычал незнакомец, протянул руку к Надиному лицу, покачнулся и повис на Надежде всей тяжестью.

Услышав нелепое ласковое прозвище — дань цвету ее волос и пристрастию к пирожным с кремом, данное ей Вязниковым в незапамятные времена, Надежда вздрогнула. Может, былого Эдика можно воскресить? Подставить плечо, исцелить, вернуть память…

— Вот что. Быстро раздевайся и становись под контрастный душ. Я пока сварю кофе. Разговаривать будем, когда протрезвеешь. Все ясно?

— П-погоди. — Эдик отстранился, пошатываясь, расстегнул пальто, достал из внутреннего кармана свернутую в рулон общую тетрадь и протянул ей. — На, почитай пока. — Скинул пальто на пол и, не снимая ботинок, довольно твердым шагом протопал в ванную.

Надя засыпала в кофеварку кофе, налила воды, включила агрегат и, пристроившись рядом на диванчике, открыла тетрадь.

«Вообще-то я не писатель и всяких там филфаков, журфаков и литинститутов не кончал…» Прочитав первый абзац, Надежда оторвала глаза от текста и недоуменно подняла бровь. Какого черта Эдик подсунул ей этот бред? Неужто собирается попросить, чтобы она сосватала его англичанам? Неужели ему настолько изменил вкус?

Надежда сотрудничала с крупным британским издательством — разыскивала для них интересную русскую прозу, писала рецензии, переводила по две-три страницы на английский и, если издательство проявляло интерес, вела предварительные переговоры с автором, искала переводчиков, редактировала готовые английские тексты.

Дойдя до упоминания о якобы реальной детективной истории, она нахмурилась и совсем уже было отложила рукопись, но пролистав исписанные страницы, оценила объем и решила просмотреть по диагонали до конца. А наткнувшись на имя Эдика, так и впилась в текст глазами.