Черный ангел

– Стало быть, та особа значит для тебя больше, чем я, – процедила она. – Что же я могу поделать, если ты растратил молодость в объятиях другой женщины и тебе это опротивело. Ты даже не можешь смеяться. Нет, ты не умеешь смеяться. Если бы умел, то женился бы на мне. Почему ты не хочешь успокоить мою совесть? Ведь твоя совесть никогда не бывает спокойной, что бы ты ни делал.

– Твоя совесть тоже не была бы спокойной, – ответил я. – Венчание без согласия твоего опекуна, под вымышленным или неполным именем, не имело бы никакой силы. Этот брак в любую минуту могли бы признать недействительным как светские, так и церковные власти.

– Недействительным, да, – кивнула она. – Но это была бы судебная тяжба. А не преступление. Почему мы не можем обвенчаться в храме, где исповедуют истинную веру? Пусть даже брак наш будет тайным… Но тогда я могла бы перебраться к тебе в дом. По утрам просыпалась бы нагая под тем же одеялом, что и ты. Разве ради этого не стоит попросить твою больную совесть чуточку помолчать?

Я пристально смотрел на нее.

– Ты – мой грех, – произнес я. – Мой грех лишь станет еще больше, если я нарушу из-за тебя священные клятвы. Я прелюбодействую в душе, как только заглядываю тебе в очи или касаюсь твоей руки. Уже тогда, когда я впервые увидел твои глаза, я сразу узнал тебя и сердце мое открылось для греха. Почему ты не хочешь меня понять?

– А почему ты не хочешь быть только человеком и немножко поторговаться со своей совестью? – не отступала Анна. Но при этом она краснела все сильнее. Ее шея уже стала пунцовой.

– Каждый раз, когда я смотрю на тебя, сердце мое разрывается от любви, – призналась Анна. – Да. Похоже, так оно и есть… В душе я уже согрешила с тобой, хотя еще не нарушила никаких человеческих законов. Неужели ты не понимаешь, что я хочу обезопасить тебя и себя от любых обвинений и любых судей, если у нас с тобой что-то произойдет?

– Да смилуется Господь над нами! – вскричал я. – Если мы взойдем с тобой на ложе, грех наш, наверное, не станет ни большим, ни меньшим, чем был бы, если бы церковь благословила наш союз. Это лишь наше с тобой дело. И мы отвечаем только друг перед другом. Но пытался ли я хоть раз соблазнить тебя? Хотя бы этого ты не можешь поставить мне в вину.

– Конечно, пытался! Глазами. Руками. И вообще, спор этот – глупый и ненужный, поскольку мы говорим о разных вещах. Ты сразу поднимаешься на пьедестал, как и все мужчины, и вещаешь оттуда о высоких принципах, а я, приземленная женщина, толкую о том, как бы все получше устроить, нарушая приличия и наши представления о добрых нравах не больше, чем необходимо.

Я изумленно уставился на нее.

– И ты думаешь, что после этого дело можно будет считать решенным?

– Конечно, – ответила Анна, косясь на меня из-под ресниц и словно наслаждаясь моим волнением.

– В таком случае, – заявил я, – какое нам, черт возьми, дело до приличий и представлений о добрых нравах. Мы же взрослые люди. Турки вот-вот будут у городских ворот. Потом загремят пушки. А после придут страх и смерть. Это же, наверное, безразлично, встретим мы смерть, считаясь супругами или нет.

– Благодарю тебя, любимый, благодарю тебя! – воскликнула она с наигранной радостью. – Раз тебе это безразлично, то я как женщина в таком случае, разумеется, выбираю брак.

Я бросился на нее, но она откатилась в сторону, увлекая меня за собой на траву. Ее глаза насмешливо улыбались. Она громко хохотала, отбиваясь изо всех сил. А когда я придавил ее к земле, женщина напряглась, прижала руки к моей груди и прошептала, закрыв глаза:

– Нет, Иоанн Ангел, никогда в жизни. Ты никогда не возьмешь меня силой. Только после того, как ты откажешься от своей латинской ереси и нас благословит греческий священник.

Наша борьба была возбуждающей и сладостной. Но Анна вдруг оцепенела и побледнела, открыла глаза и уставилась на меня расширенными черными зрачками. Неожиданно она вонзила зубы мне в плечо, укусив изо всех сил, словно пытаясь вырвать клок из моего тела. Я вскрикнул от боли и отпустил женщину.

– Вот тебе! – пробормотала она. – Теперь ты мне веришь. Хочешь меня мучить?

Анна села, пригладила волосы и тихо замерла, прижав ладони к щекам.

– Неужели это я, – шептала она, устремив взгляд в пространство, – неужели это я, Анна Нотар? Я, валяющаяся в траве с латинянином, словно девка из таверны в конюшне? Никогда, никогда не думала, что способна на такое.

Анна покачала головой. Внезапно женщина ударила меня по лицу и стремительно вскочила на ноги. Я понимал ее. Это была целиком и полностью моя вина.

– Не желаю тебя больше знать! – цедила Анна сквозь стиснутые зубы. – Ненавижу тебя, как никогда и никого не ненавидела. Ненавижу твои глаза и твои губы, твои руки и твои пальцы. Но сильнее всего ненавижу твою совесть. И это чистое пламя. Как ты можешь позволять себе нести такую чушь?

Я привел в порядок свою одежду. И молчал.

– Ты права, Анна, – наконец сказал я. – Так дальше продолжаться не может.

Я ведь написал, что мы больше не ссоримся?

31 марта 1453 года

Последний день этого месяца. Скоро все изменится.