Тёмно-серый, какой-то дымчатый с виду, он змеился тонкой нитью между проводами, постепенно накручивался вокруг них серым коконом и вдруг исчезал, словно нырял вглубь, растворяясь в оболочках кабелей.
Я проследила его взглядом. Провод тянулся из дырки в кабинет шефа. Я осторожно потыкала в него пальцем и удивлённо ахнула. Это был не провод. Во всяком случае, под ним ничего не ощущалось, кроме пластиковой стенки кабель-канала. Серая нить обволакивала пальцы струйкой дыма, вернее… я уткнулась носом, стараясь разглядеть получше…проходила через них насквозь, не вызывая никаких ощущений.
Я испуганно выдернула родную конечность и тщательно осмотрела. Никаких следов, слава Богу! Всё на месте. Я недоверчиво пошевелила пальцами, боясь увидеть, как серость темнеет, поглощает пальцы фаланга за фалангой, поднимаясь всё выше, до кисти. Ныряет в рукав кофточки, чтобы выхлестнуть чёрной волной из-под ворота, и, вцепившись в шею, медленно, но неотвратимо ползёт к глазам, заволакивает их тьмой… И вот я уже вся чёрная, кроме жёлтой кофточки и синих джинсов, тянусь удлинившимися до невозможности тенями рук и змеящейся копной чёрных волос ко всему окружающему, поглощаю его, вбираю в себя, оставляя тёмную серость…
– Светик, ты спишь?
Я моргнула. Никакой серости, разумеется, не было и в помине. Пальцы как пальцы.
Я подняла голову, рядом стояла Оксана и с интересом глядела на меня.
– Спишь? – повторила подруга.
– Когда это я на работе спала? – обиделась я грязной инсинуации.
– Сейчас, – охотно разъяснила Оксана.
– Я не спала! – возмутилась я.
– Ну, конечно! А кто сидит застывший уже полчаса?
– Сколько? – Я посмотрела на часы, висевшие над дверью. Три часа! Если учесть, что сисадмин заявился с обеда в два, да пока ругался, да пока я вскрывала кабель-канал… Действительно, полчаса не меньше.
Я с опаской взглянула на связку проводов; серая дымка по-прежнему струилась, исчезая среди переплетённых оболочек. Осторожно, стараясь не задеть, я указала на неё Оксане.
– Видишь?
– Проводок какой-то серый. – Подруга наклонилась поближе и, следуя моему примеру всё трогать руками, потыкала пальцами – я не успела остановить, – поднесла к глазам и вдруг застыла.
– Эй! – Я пощелкала пальцами у неё перед носом – никакой реакции. Не на шутку встревожившись, я подёргала её за рукав блузки. – Оксана, очнись!
Меня напугало не то, что подруга застыла памятником самой себе, а внезапно изменившийся цвет её остекленевших глаз, с зелёного на тёмно-серый. Я схватила её за руки и принялась трясти так, что голова её задёргалась, как сдвинутая крышка на кипящей кастрюле. Я испугалась и отпустила Оксану: мозгов у неё, конечно, нет, но совсем безголовая она будет вообще никому не нужна, да и подругами лучше не бросаться – пробросаешься!
Ой, опять вру! Я тогда так и не думала, просто очень за неё испугалась. Сидела тихонько, дёржала её за руку и смотрела на бегущую минутную стрелку. Я решила, что если через полчаса она не очнётся, тогда начну паниковать, топать ногами и звать на помощь. Но подруга не подвела: ровно через полчаса в остекленевших глазах появилось осмысленное выражение, и цвет их снова стал бледно-зелёным. Оксана вырвала руку и выразительно уставилась на меня.
– Ты тоже спишь на работе, – пояснила я тут же, кивнув на часы.
Проследив взглядом, Оксана прижала пальцы ко рту.
– Не может быть, – пробормотала она, и начала тщательно рассматривать свои пальцы.
– В нашей стране всё может быть, – я криво улыбнулась, меня колотила дрожь. – Это мы с тобой только потрогали, а если подольше руки подержать, представляешь, что будет?
– Лучше не надо! – быстро отказалась Оксана. – Даже представлять не хочу.
– Что делать будем? – спросила я. – Надо кому-нибудь рассказать.
– И что будем рассказывать? Как отрубились на работе? Вот спасибо, штрафов мне только не хватало.
Аргумент показался мне натянутым, и я кивнула на серую нить.
– У нас доказательство есть.
– Есть-то, есть, – протянула подруга, и я сразу поняла, что она что-то задумала. А если припомнить, что все авантюры, на которые она меня подбивала, заканчивались довольно печально, то следовало поостеречься.