Черный буран

Василий замедлил шаг, достал из кармана мелочь и, низко нагнувшись, высыпал ее на синюю тряпочку, расстеленную на снегу. Инвалид поднял на него глаза, обрамленные красными голыми веками, и тихо, почти шепотом, сказал с легким вздохом:

— Вот так, братец, до ручки дожился, теперь дальше мучаюсь. Спаси Бог за милость.

Василий кивнул и заторопился, наискосок пересекая проспект, чтобы попасть на Каинскую улицу, куда он регулярно наведывался, пытаясь узнать у Шалагиных хоть какую-нибудь новость или известие о Тонечке. Но известий и новостей никаких не было, словно в небытие канула Антонина Сергеевна. Да и не мудрено в такой заварухе потеряться одному-единственному человеку, когда исчезают бесследно тысячи и тысячи. Но Василий гнал черные мысли, не давал им поселиться в душе и по-прежнему верил: не может такого случиться, чтобы они с Тонечкой снова не встретились.

Он встряхнулся, ускорил шаг, увидел, что навстречу ему летит каурый жеребчик, запряженный в легкие санки, и, оберегаясь, перепрыгнул на тротуар. Оглянулся, чтобы разглядеть — кто это так лихо гонит? — и наткнулся на встречный, донельзя удивленный взгляд. В санках сидел бывший пристав Закаменской части Модест Федорович Чукеев. В новеньком белом полушубке, в добротной шапке, сытый и краснощекий. Совсем нетрудно было понять по его ошарашенному лицу, что Василия он тоже узнал.

Санки пролетели, оставив на неутоптанном еще снегу ровные полосы от полозьев, и они вспыхнули под солнцем веселым блеском. На всякий случай Василий завернул за угол и огляделся: нет ли какой опасности? Но санки укатились бесследно; вокруг было тихо, спокойно, и только звонко перекликались медные колокольчики под дугой бойкой тройки, летевшей вниз по проспекту. Василий постоял еще некоторое время, настороженно оглядываясь и дивясь неожиданной встрече, и медленно двинулся к дому Шалагиных.

Дверь ему открыла Фрося и сразу же, опережая вопрос, поспешила доложить:

— Ничегошеньки нету, Василий, никакой весточки. Сергей Николаевич с Любовь Алексеевной сами извелись до края. Не обессудь, что не обрадовала, — она развела руками и ободряюще улыбнулась: — Подождем еще, может, объявится… Сам-то как? Где?

— Да здесь, неподалеку, — Василий неопределенно мотнул головой, не желая даже Фросе рассказывать про нынешнее свое житье. Она, понятливая, и расспрашивать больше не стала. Только проводила жалостливым взглядом, когда он покидал шалагинскую ограду.

А Василий, не оглядываясь, скорым шагом уходил к Оби, вспоминал неожиданную встречу с Чукеевым, и давние события, связанные с ним и с Тонечкой, снова возвращались к нему, оживали в памяти столь ярко, будто случились вчера. Все помнилось, до последней капли. Он даже голос Тонечки слышал, будто она шла рядом и поскрипывала ботиночками по свежему снегу. Василий не удержался и оглянулся. Ни рядом, ни за спиной никого не было, лишь вдалеке сгорбленная старуха тяжело карабкалась на берег, вытаскивая ведра с водой.

Обь встала совсем недавно, и на быстрине, будто темные заплаты на белом, маячили изгибистые промоины. Санных следов не было — не рисковали новониколаевцы и крестьяне левобережных деревень ездить на лошадях по слабому еще льду. Зато пешие тропинки густо перекидывались от берега к берегу узкими, извилистыми строчками. По одной из них Василий быстро перебежал через Обь и скоро в глубине ближнего березового колка уже отвязывал от дерева своего коня, застоявшегося и продрогшего. Рукавицей смахнул с него густой иней, встряхнул ему гриву и вскочил в седло. Конь, отзываясь на ласку, весело вздернул голову и пошел с места мелкой, убористой рысью.

Минуя накатанную дорогу, Василий правил по своему же старому следу, который извилисто тянулся по глухим и укромным местам соснового бора. Теперь там, в самой его глубине, возле широкой, кривой протоки, вытекающей в Обь, находилось жилье Василия, которое он самолично и выбрал еще в начале лета, когда они вдвоем со Степаном выскочили целыми и невредимыми с сидоркинской усадьбы. Выбора тогда у Василия не было: соваться город вдвоем с парнишкой — себе дороже. Ни угла, ни приюта, ни денег. Попроситься на постой в какую-нибудь деревню — да кто в такое лихое время пустит… Вот и вспомнил давнее свое проживание в лесной избушке. Поначалу даже собирался прямиком отправиться на старое место, но затем передумал, решив, что по нынешним неспокойным дням убежище требуется понадежней. И отыскал такое место на берегу протоки. При любой опасности по протоке можно было выплыть на Обь, а дальше либо вниз по течению спуститься, либо на правый берег переплавиться. А зимой, по льду, можно было при крайнем случае уйти на лыжах.