Черный человек

Карл поднялся и в пятнадцатый раз принялся рыскать по комнате. Он начинал думать, что с каждым вдохом все сильнее ощущает душу этого места, и это отнюдь не способствовало улучшению настроения. Покрашенные желтой краской стены, испещренные со стороны бильярдного стола сотнями царапин – те напоминали о чрезмерной раздражительности игроков, которую нередко здесь проявляют после неудачных ударов, – выглядели неряшливо. Тут и там однообразие стен пытались нарушить жалкие разрозненные плакаты, начиная от информационных листков ШТК-Без и ориентировок и кончая распечатками полупорнографического содержания, афишами концертов и местных ночных клубов, что на дороге в Блайт. Ни один из них не казался привлекательным, особенно если смотреть на них по пятнадцатому разу.

Нелучшее место, чтобы распрощаться с Нортоном.

– Нью-йоркская полиция все еще тебя донимает? – спросил Карл.

Нортон сделал неопределенный жест:

– Конечно, они на меня наседают. Им, безусловно, хочется знать, где ты, черт тебя побери. И как ты ушел. Я сказал им, что ты официально помогал КОЛИН во внутреннем расследовании, и частью сделки была последующая защита твоей частной жизни. Они на это не купились, но, блин, они же всего-навсего копы и не станут бодаться с нами в такой ситуации.

– Они спрашивают о чем-то еще?

Функционер КОЛИН отвел взгляд. Он ни разу не поинтересовался, что Карл делал в Манхэттене после того, как вышел из больницы.

– Нет, не спрашивают. А что, есть еще что-то, о чем мне нужно узнать?

Карл минуту честно обдумывал этот вопрос.

– Что-то, о чем еще тебе нужно знать? Нет. Ничего такого.

Ему было известно, что смерть сержанта полиции Нью-Йорка Эми Вестхофф наделала в Союзе шуму, но вряд ли у Нортона были силы или время на то, чтобы как-то связать это событие с Севджи Эртекин. Четыре года – долгий срок, к тому же Карл был уверен, что хорошо замел следы, когда звонил Вестхофф, причем ее чувство вины изрядно помогло в этом.

– Если честно, – устало сказал Нортон, – меня больше тревожит Вейл Корнелл, чем полиция. Туда вложены большие деньги, там есть люди, способные много чего нашептать в высокопоставленные уши, и всерьез преданные своему делу медики, которые не любят терять пациентов при загадочных обстоятельствах. И это не говоря уже о личном враче семьи Ортис, который ведет там прием.

– Тебе пришлось заплатить бригаде реанимации?

– Нет, с ними обошлось без проблем. Там сплошь молодежь, настроенная делать карьеру, и она прекрасно понимает, что может сделать с резюме иск о преступной халатности, пусть даже о соучастии. Я сделал так, чтобы они констатировали смерть на месте, а потом выпроводил их, сказал, что дело больше не в их компетенции. Видел бы ты их лица! Они с таким облегчением вышли…

Карл остановился, изучая постеры на стенах. «ТОЛСТЯКОВ СЛОЖНЕЕ ПОХИТИТЬ – БЛАЙТ, МАРСИАНСКИЙ МЕМОРИАЛЬНЫЙ ЗАЛ, 25 НОЯБРЯ». Концерт примерно через три недели. Интересно, подумал он, где я буду, когда «Толстяки» выйдут на сцену, и почти сразу прогнал эту мысль.

– Объяснение смерти Ортиса уже подготовлено?

Нортон таращился в кофейную гущу, остывшую еще два часа назад.

– Вариации на тему. Неожиданно проявившееся на поздней стадии вирусное заражение от пуль, которые оказались биологически активными. Или несовместимость организма с введенным Ортису нановосстановительным комплексом и шок, который он не смог пережить, потому что был слишком слаб. В любом случае, ты можешь быть чертовски уверен, что вскрытия не стоит опасаться. Альваро Ортиса похоронят как государственного деятеля, ему обеспечены надгробные речи о трагически безвременной кончине и большая табличка с его поганым именем, которую непременно где-нибудь повесят. Правда никогда не всплывет наружу. Так мы купили молчание его семьи.

Карл изумленно посмотрел на собеседника через всю комнату. С тех пор как они виделись в последний раз, с Нортоном что-то случилось, что-то помимо оставившей его способности удивляться. Определить эту перемену было сложно, но он вроде бы принял на себя новую роль устроителя сомнительных делишек КОЛИН с горьким мазохистским удовольствием. Казалось, он учился находить во власти, которой его обличили, некое мрачное наслаждение, будто терзаемый болью, но целеустремленный спортсмен. В порожденном вихрем вакууме, возникшем после смерти его брата и Ортиса, Том Нортон стал героем дня, приняв эту роль, как поднимающийся при звуке гонга боксер, как призванный к оружию герой поневоле. Как будто все это было всего лишь частью того, для чего он был создан, наряду с манерами юного патриция и отработанным спокойствием для пресс-конференций.

– А СМИ? – спросил его Карл. – И пресса?

Нортон хмыкнул:

– Ах, пресса! Не смеши ты мои тапочки.