Черный человек

– Э-э, с тобой, э-э, ага? – съехидничал Ночера, дергая руками, как издыхающее насекомое – лапками. Он говорил с гротескным иисуслендским акцентом, будто персонаж комедийной мыльной оперы. – Ах, дарагая, как я отк-жу такой да-а-аме. Ох, ва-асхвалим всемиластивого Бога.

Скотт почувствовал, как сжимаются кулаки. Раньше, на родине, ему доводилось драться достаточно, чтобы понять, что он не слишком хорош как боец, и чтобы-при взгляде на Ночеру понять, что тот как раз хорош. Об этом говорили шрамы, которые Скотт видел у более взрослого Эмиля во время переодеваний, поза и явный вызов в недобрых глазах. Это было все равно, что смотреть на версию старшего брата Джека Маккензи, который завербовался на военную службу в свой шестнадцатый день рождения и вернулся через год загорелым, с кучей баек из тех мест, о которых никто из земляков отродясь не слыхал.

Но превосходство жителя Штатов Кольца, которое Ночера постоянно демонстрировал, изрядно надоело Скотту, поэтому…

Рен скользнула между мужчинами, когда Скотт еще только начал осознавать, что поворачивается к Ночере лицом.

– Я говорила о кофе, Скотт. Не о сломанном носе. – Она кивнула на дверь: – Идем. Оставь этого гондона, пусть сам с собой позабавится.

– Это гораздо веселее, чем забавляться с тобой, Рен. – Ночера наклонился к бедрам Рен, все еще не вставая с кресла, все еще скалясь. – Говорю тебе, малыш, я таких вдоль и поперек знаю. Не одну такую манду видал, да и побывал не в одной. Ты получишь больше удовольствия, если подрочишь.

Скотт рванулся вперед, выставив кулаки. Новый приступ прошел сквозь тело – так, что зачесалось у корней волос и разгорелись щеки. Он увидел, как ухмылка сползла с лица Ночеры, сменившись неожиданной заинтересованностью, а ноги не спеша соскользнули с консоли на пол. Скотт знал, что ему сейчас навешают, ну и хрен с этим…

Но внезапно он очутился прижатым к Рен. Всплеск запаха ее волос, все еще влажных, тепло кожи, мягкие изгибы тела прямо перед глазами. А потом она сильно толкнула Скотта к дверям. Выражение ее лица вовсе не было дружелюбным:

– Вали давай. – Она уперлась твердой рукой ему в грудь, и голос ее был столь же твердым – Подожди наверху.

Он ушел, слегка спотыкаясь, в нем пульсировали стыд и облегчение, смешанные примерно в равных долях. Дверь закрылась, отрезая еле слышное глумливое бормотание Ночеры и перекрывающий его сердитый голос Рен. Ему захотелось остаться и подслушать, но…

Он тихо прошел по залитому светом ламп металлическому коридору, поднялся по клацающей металлической лестнице к верхним помещениям и оказался, все еще тяжело дыша, под солнечным светом клонящегося к вечеру дня. Перебрался на причал, обеими руками вцепился в перила, сплетенные из углеродистых волокон, как будто хотел их разорвать, и уставился на свои побелевшие костяшки.

Херов Ночера, херовы сволочи из ШТК, херова страна…

Но ты ведь знал, что так будет, напомнил ему тихий холодный голос где-то в глубине сознания. Знал из рассказов дяди Лиланда, побывавшего в Штатах Тихоокеанского Кольца еще до его рождения. Пастор Уильям тоже говорил ему об этом, в выражениях с оттенками адского пламени. Мать плакала и тоже говорила об этом, снова и снова. И друзья зубоскалили и тоже говорили.

Все говорили ему это на разные лады, потому что всякий знал, что думают о республиканцах в нечестивых Штатах Кольца. Тяжелый труд да ненависть – вот что ему предложили. Довели до изнурения, плюя на него по ходу дела, и если иммиграционные службы пока не достали его, то долговые обязательства и посредники по найму достанут точно. Тут у него нет прав, обратиться не к кому. Он всегда будет ничем, меньше чем ничем, одним из безгласных представителей низших классов, которые дешевле машин и должны быть тихими, безропотными и исполнительными, потому что иначе – хлоп! – и средний гражданин Штатов, взыскательный приверженец высоких технологий, без всякого шума и пыли тут же и заменит его кем-то или чем-то, делающим ту же работу быстрее, дешевле, лучше.