Черный доктор

Восьмой этаж… Он остановился, шумно прислонился к стене, чиркнул спичкой: пустой подъезд — гулкий короб, отозвался выстрелом. Закурил, затянувшись несколько раз, бросил окурок под ноги. Еще раз сверил номер на дермантиновой двери с цифрами на клочке бумаги. Осмотрел ладони, сжал в костистые кулаки, расправил. Еще раз… Глубоко вздохнул, решительно вмял красный шарик в стену.

Взгляд уперся не в напуганные лица застигнутых врасплох заговорщиков, что ожидала возбужденная мстительностью несложная фантазия, — провалился в розовый дверной просвет: бахромчатый абажур, обои…

— Вам кого?

Андерсон опустил голову — на звук. За порогом стояла красноволосая девочка и, запрокинув головку, спокойно смотрела на пришельца большими синими глазами. Он оторвал руку от кнопки, отпрянул. Приснял, откинул на плечи полушубок, поправил шапку. Горло выдало безотчетный звук, затем язык почти автоматически сложил слово:

— А-а… Бе-ридзе…

— Правильно, это квартира Беридзе.

— А из взрослых кто-нибудь есть?

Девочка медленно покачала отрицательно головой и, пристально глядя на Андрея, спросила:

— А вы кто? Вы с Севера?

Андрей рукавом дубленки с силой провел ото лба к подбородку, стирая пот, присел на корточки, сравнялся ростом с девочкой.

— С чего ты взяла?

— У вас шапка собачья. Собачья? А вы кто? Может быть, мне дверь закрыть?

— Неправильно, — Андрей устало улыбнулся. — Вообще не надо было открывать. Но ты, наверное, очень-очень смелая?

— Да. Я даже мертвых не боюсь.

— Ух ты. И давно? Тебе сколько лет?

— С тех пор, как мама-Варя приехала. После того, как у нас с папой мама умерла — под машину попала и умерла… Мне пять лет. Скоро. Она с Севера приехала. Вот в такой вот шапке. Осень, еще не холодно, а она в такой вот шапке. Смешно, да? Там всегда холодно. Мне вот столько, — она подняла ладошку на уровень лица, повернула к себе, пошевелила пальцами и выставила вперед, — пять.

— А как тебя зовут?

— Меня зовут Варя…

Андерсон почувствовал головокружение, которое несколько лет назад часто напоминало о знаменитой ресторанной баталии. Он заслонил лицо руками и борясь со слабостью, глухо, уродуя слова сдавленными губами, спросил из-за ладоней:

— А как же вы… Как вы с новой мамой… У вас же одинаковые имена…

— Да, — оживилась девочка. — Вот так случайно получилась! Папа меня в честь какой-то девочки так назвал. Но мама-Варя сразу придумала. Она сразу сказала: давай, я останусь Варя, а ты, пока маленькая, будешь Барби, это то же самое по-иностранному. — Она обратилась к Андерсону: — Смешное имя, правда? Как у куклы… Я сказала: ладно…

…Андерсон никогда не приезжал с трассы с пустыми руками. Он привозил Барби то оленьи рога, то засушенный кустик тундрового ягеля, похожего на кораллы… Весь их жилой вагончик, «балок» — так он называется на Севере, был заполнен подобными безделушками. Он не разрешал ей работать — не желал, чтобы она, хрупкая девочка, изнашивалась в работе. Так он говорил ей. На самом деле, хотел, чтобы Барби всегда, когда это возможно, была с ним ждала, встречала и находилась рядом. Так и было — Барби слыла хорошей женой. Вокруг имелись другие примеры: жены, зарабатывая почти наравне с мужчинами, становились независимыми — требовали «равноправия»; или, вовсе не работая, «портились» от безделья — подавались на сторону. И то, и другое приводило к разводам. Барби жила особой жизнью: «Святая», — иной раз с удовольствием и обожанием думал Андерсон… Однако, время показало, — тот же результат. «Все они одинаковые!..» — часто доводилось слышать подобное от отвергнутых мужиков в состоянии беспомощной пьяной сопливости. Но это — ущербное самооправдание, чушь, так примитивно Андерсон никогда не думал, ни «до», ни «после».

Отпускную неделю он «закручивал» как мог: походы за грибами, ягодами, на рыбалку, на охоту, на шашлыки… Друзья, ресторан — единственный в вахтовом поселке — через вечер. Вместе с ними развлекалась и Светлана — куда же без нее, они с Барби стали почти подружками. Светлана, «фараонова вдова» — как она себя называла, — старший диспетчер нефтеналивной станции, за эти годы разбила несколько мужских сердец, но как только дело доходило до разрушения семьи, без колебаний уходила в сторону, не позволяя себе, как она говорила, сиротить семьи. «А если правда, — часто объясняла, смеясь, — кроме Андерсона и Фердинанда мужиков не доводилось встречать!..» Барби воскресала из грусти, становилась веселой, как живая игрушка. «Завода», полагал Андерсон, хватало на всю следующую неделю, пока он был в отъезде. Значит, он ошибался. Во многом… Зачем он здесь? Можно ли так завести машину времени, чтобы воскресить прошлое? Так не бывает. Он устал…

— Извини, Барби, ошибся… — Андерсон медленно поднялся. — Мне пора. Рад был случайной встрече, малыш… До свидания, подосиновик, будь здорова. — Он улыбнулся, поясняя: — Есть такие грибы на Севере — подосиновики, их еще называют красноголовиками. Ты — красноголовик. Жаль, но мне нужны другие Беридзе. Еще раз, извини, ошибся…

Он тяжело шагнул вниз, понурив голову.