Черный доктор

Мы вышли из парикмахерской. Мир померк. Я представлял себя со стороны: нелепым, униженным, как будто голым, который не в силах скрыть свою наготу. Пашка как всегда улыбался, он был счастливым человеком, хоть и лысым. Он спросил: есть три копейки? Я кивнул. Он взял монетку, купил в киоске «Союзпечати» газету (какую-то «Правду»: «Правду Востока», «Ташкентскую правду» или просто «Правду»), мы сделали из нее две пилотки, надели (я почувствовал себя несколько лучше: в конце концов, жизнь не заканчивается отрастут) и пошли домой. По дороге Пашка рассказывал о своих жизненных открытиях на заданную тему: оказывается, еще из небольших газет можно делать тюбетейки, а из больших — сомбреро.

КАПЛЯ

— Ну, хорошо, если девочка — назовешь ты. Но сразу же совет — слушай: Клава… Кла-ви-ша… Ой! Стукнул… стукнула. — Капитолина прислушалась, удивленно, словно в первый раз, затем приняла оберегающую позу: поджала коленки и положила обе ладони на огромный круглый живот. — Ну?

Роман дурашливо закатил глаза, плаксиво выдохнул:

— Наконец-то, такое доверие!

— Ну же, Роман! Согласен? Клавиша? Да?

Роман вскочил с дивана, изобразил горячий шепот:

— Нет, так просто я не соглашусь!

Капитолина почти серьезно нахмурилась. Роман примирительно улыбнулся, предложил:

— Давай помечтаем дальше, — он показал рукой на пианино, — посмотри. Вон на ту клавишу… белую, у которой черная в левом надпиле.

— Ми?..

— Это я… И на черную, которая при ней.

— Ми-бемоль, ну?

— А это ты… Что между нами?

— Полутон. Роман, нельзя мне напрягаться, прости, я быстро устаю…

— Ну, послушай, Капелька, — Роман заторопился, подошел к инструменту, стал попеременно нажимать две клавиши, — слышишь? «Ин-га!..», «Иннн-нга!..» А еще знаешь где эти звуки? — Он заметался по комнате, схватил гитару, отставил в сторону, подошел к окну, попытался быстро открыть створку.

— Роман, — слабо окликнула его Капитолина и протянула руку, чуть шевельнув повисшей кистью. — Роман, сегодня доктор сказал, что у нас могут быть проблемы…

…Серые женщины с суровыми иконными лицами суетились вокруг холодной Капы, которая упрямо не хотела закрывать глаза, и шептали: «Душа… Души…» Под левой Капиной рукой лежал плотный сверток, похожий на кокон.

Роман не доверял этим женщинам, странно похожим на соседок и родственниц, которые сейчас, не спрашивая его, мужа, примеряли к груди Капы пластмассовый крестик. Он не любил их «единого» бога, изображенного на крестике, который обращается с душами, как со своими вещами: захотел — дал, захотел — забрал. Да что там, — он, Роман, давно уже просто не верил в этого, бабушкиного, из детства, бога.

Ведь они с Капитолиной были язычниками. Да, да, так и есть: они верили в солнце, ветер, звуки, цветы… Во все сразу и в каждое по отдельности. И третью их жизнь, Ингу, они, не спрашивая ни у кого свыше, — придумали. Из туманов, радуг и дождевых аккордов. Впрочем, нет, он не совсем прав: спрашивали — у туманов, дождевых аккордов…

Все туристы язычники, улыбаясь сказала Капитолина при первой встрече, поблескивая тяжелыми смоляными локонами и отражая желтый огонь в черных, чуть навыкат, палестинских глазах. Уточнила доступно: «Природопоклонники…»

Они познакомились у привальных костров, в крымских горах. Роман был новичком в походах, Капитолина оказалась бывалым туристом. Там, от закатного пожара до рассветного тумана, она обратила его в свою дикую, первозданную веру.

Утром, от десятка потухших костров, парой счастливых отшельников, они спустились в сонный Бахчисарай.

Фонтан оказался не пенистым фейерверком, а тусклым родничком, смиренным тяжелым камнем.

— Так и должно быть, — объясняла Капа Роману и себе, — ведь это Фонтан слез. Поэтому, смотри, капли тихо появляются сверху и медленно перетекают с уровня на уровень, струятся скорбным ручейком. — Она продолжала посвящать его в суть своей веры, одухотворяя предметы: — Смотри, здесь, где струйки прерываются, видно, из чего они состоят — из живых жемчужин, слез. Каждая капля — плачущая турецкая княжна. Смотри, бежит в слезах по замку, в серебристых воздушных шальварах, натыкается на стены, выступы, колонны, падает на ступеньках, мечется в лабиринтах, всхлипывает!..

Все последующие дни их совместной жизни для Романа были умножением нежности, которая овладела им однажды, в первые часы знакомства, по отношению к Капе, Капельке и ко всему, что она, волшебница, язычница — в прекрасном, истинном понимании этого слова, — оживляла для него…

Точнее, она была языческой поклонницей и языческой богиней одновременно, потому что поклоняясь — творила.

Она рассказала, что появилась в этой очередной, не единственной, жизни из утонувшего в горах и озерах детского приюта, родившись «в никогда», без имени, фамилии, будучи — как она была уверена — южной славянкой, израильтянкой, гречанкой, крымской татаркой… Раньше, слушая Капины рассказы, Роман воспринимал историю ее происхождения как зыбкую сумму маленьких притчевых подробностей, многие из которых трудно было принять за реальность, настолько они повторяли соль мифов и легенд, книжную фантазию чьих-то снов, грез, миражей.