Черный Дом

— Не убьют, — процедил я. Там наверху не законченные идиоты. Это у карателей боезарядов — пали не хочу, а у них каждая пуля на счету, они в штатского палить не станут, они будут отбиваться только от тех, кто на них прет с пулеметами. И я стоял в полный рост. Спецназ и милиционеры, видно, не могли понять, что я для осажденных не враг. А враг для них — они! И снова: сверху — один, два, три выстрела. И снова — снизу в ответ сумасшедшая пальба. Так могло продолжаться до бесконечности. Но выхода у загнанных и брошенных все равно не было. Даже если они надежно укрыты за бетоном, последняя пуля в обойме — их смерть. Лучше ее пустить себе в голову, не ждать убийц-карателей. Но я не имел права решать за героев-смельчаков. Они сами решат. Это их последний выбор.

Я все же ушел за столбы. Присел на парапет. Ноги не слушались. И сердце билось с перебоями. Надо ехать к больной матери, надо ехать домой, здесь все ясно. Боль, ужас, трагедия, черная жуткая тоска… но здесь все уже решено. И ничего уже не будет. Ни свободной, независимой России. Ни Русского Народа. Ни возрождения. Все раздавлено. Все растоптано, выжжено, расстреляно— на долгие годы вперед. Иго! Проклятое чужеземное иго! Пустынный, безлюдный Калининский, пальба, смерть, пыль и осколки. Так все и кончается — пустыней и смертью. А ведь еще вчера, позавчера, неделю назад именно здесь сновали туда-сюда толпы с застывшими глазами. Сейчас — только одиночки, прорвавшиеся сквозь оцепления. На них и дубинами уже не машут, заняты делом, охотой.