Черный дом

– Слышь, фраерок, ты чё, шутки шутить со мной вздумал? – медленно, чуть растягивая слова, произнесла она. – Так это зря! Ты сейчас не в том положении, чтобы шутить. Тем более со мной. Если ты немедленно, сию же минуту не откроешь эту грёбаную дверь, ты очень пожалеешь об этом… – Но тут нервы её, видимо, сдали, и она, вновь сорвавшись на крик, пронзительно взвизгнула: – Открой сейчас же! Я ж тебя зубами загрызу, падла! Ты захлебнёшься у меня своей поганой кровью, как все твои кореша. Открывай, мать твою!!!

На такой убедительный призыв трудно было не откликнуться. Неизвестно, что стало для Гоши решающим доводом – угрозы Алины или осознание полнейшей безнадёжности своего положения, – но он в конце концов капитулировал. Помедлив ещё какое-то время, он, подгоняемый всё более грубыми и угрожающими окриками девушки, не стеснявшейся больше в выражениях, а возможно, уже не отдавая себе отчёта в своих действиях, шагнул к двери и отодвинул засов.

И тотчас же дверь резко распахнулась, едва не сбив его с ног. Впрочем, устоять ему всё же не удалось: мощный удар «папикового» кулака свалил его с ног и на несколько мгновений лишил сознания. Когда же он пришёл в себя, в помещении горел свет, – как, вероятно, было принято в этом доме, слабый и тусклый, – озарявший небольшую, лишённую всякой обстановки комнатку с дощатым полом и голыми, почернелыми, будто закопчёнными, стенами, испещрёнными кусками дранки и остатками штукатурки.

Посреди комнаты, казалось, занимая чуть ли не половину её и почти упираясь головой в низкий потолок, высился огромный широкоплечий «папик» с неизменной дубиной в руке и невозмутимой, безучастной миной на неподвижном лице. Рядом с ним, тонкая, изящная и хрупкая, особенно в сравнении с этой необъятной мускулистой громадой, стояла Алина – сжав в руке нож, чуть покачивая головой и мило, дружелюбно улыбаясь, отчего на её румяных щёчках образовались, как у маленькой девочки, очаровательные ямочки.

– Ну вот мы и встретились снова, фраерок! – приветливо обратилась она к Гоше и улыбнулась ещё шире. – Вот уж не ожидала! Не думала, не гадала. Я предполагала, что после оказанного тебе здесь вчера горячего приёма ты навсегда забудешь сюда дорогу, даже глядеть не будешь в эту сторону. А ты вон какой дерзкий оказался! Или дурной, что вернее. Явился опять на другой же день, да ещё и друзей с собой приволок… Что, думал посчитаться с нами? – Она сделала шаг вперёд и слегка склонилась к Гоше, лежавшему на грязном полу и растерянно смотревшему на хозяев. – Ну что ж, может и посчитался бы, если б имел дело с лохами. Но нас с папулей так просто, голыми руками, не возьмёшь. Не такие мы люди! Ты сам только что смог в этом убедиться. Ты привёл сюда целую кодлу своих корешей – надеялся, очевидно, задавить нас числом, шапками закидать! – и где они теперь, твои дружки? – Она с наигранно-озабоченным выражением огляделась кругом, словно в поисках чего-то или кого-то. – Никого! Все полегли на поле брани. Вон валяются – там, на кухне и в прихожей. Плавают в собственной крови… На то ли вы надеялись, идя сюда? Не думаю. Вы, вероятно, рассчитывали заставить нас с папкой кровью харкать. Ну да, так бы, наверно, и было, если б ваша взяла. Так бы и было… – повторила она задумчиво и умолкла, бегая глазами по сторонам и нервно теребя пальцами висевший на шее драгоценный камешек в виде сердечка.

Но немного погодя улыбка, правда, более скупая и сдержанная, чем прежде, вернулась на её лицо, и она, склонившись ещё ниже к Гоше, покрутила указательным пальцем возле его лица.

– Вот только не вышло по-вашему. И никогда не выйдет. Никогда! Меня и моего папку никто не сможет одолеть. Все, кто попытаются противостоять нам, обидеть нас, причинить нам вред, жестоко поплатятся за это. Вот как ты и твои дружки. Ведь могли бы жить себе спокойно и радоваться жизни, и всё бы у вас было нормально, всё как у людей… Так нет же! Захотелось вам приключений на свои задницы. Захотелось острых ощущений. Ну вы их и получили! Добились своего! Нахлебались досыта. Можешь радоваться. Торжествовать… Вот только, кроме тебя, некому больше. Какая жалость! Никого не осталось! Никто не уцелел! Ну разве что этот додик, который вот-вот отдаст богу душу… если уже не отдал, – она обернулась и, чуть прищурившись, взглянула на Макса.

Тот сидел на корточках возле двери, бессильно привалившись спиной к стене и уронив голову на грудь. Он будто бы спал, так как совершенно не реагировал на происходящее рядом с ним. И только по мелкой дрожи, пробегавшей время от времени по его телу, и по едва слышным стонам, периодически вырывавшимся из его груди, можно было заключить, что он ещё жив.