Черный дом

— Я не верю в сверхъестественные способности и не верю в совпадения.

— Тогда о чем ты говоришь?

— Джуди Маршалл что-то знает, и то, что ей известно, очень важно. Фред не может этого понять, он слишком заклинен на происходящем, Дейл — тоже. Ты бы слышал, как Фред о ней говорил.

— Что же она может знать?

— Я думаю, она знает, она знает Рыбака. Я думаю, это достаточно близкий ей человек. Кем бы он ни был, она знает его имя, и это сводит ее с ума.

Генри хмурится и, пользуясь привычным приемом, отправляет в рот кусок стейка.

— Так ты едешь в больницу, чтобы убедить ее сказать правду.

— Да. В принципе.

В кухне повисает загадочная тишина. Генри неторопливо пережевывает мясо, потом запивает его каберне.

— Как прошло твое шоу? Все нормально?

— Как по маслу. Это милое старичье так и рвалось на танцплощадку, даже в инвалидных креслах. Только один старик мне очень не понравился. Нагрубил женщине, которую зовут Элис, попросил меня завести «Кошмар леди Магоуэн», такой мелодии не существует, возможно, ты знаешь.

— Есть «Сон леди Магоуэн». Вуди Эрман.

— Молодец. Но главное, ужасный голос у этого старика.

Словно из ада. Так или иначе, но пластинки Вуди Эрмана у меня не было, тогда он попросил «Мне не терпится начать» Банни Беригэна. Так уж вышло, что это была любимая мелодия Роды.

С учетом моих галлюцинаций меня словно ударило обухом по голове. Не знаю почему.

Несколько минут они молча ели.

— И что все это значит, Генри? — спрашивает Джек.

Генри склоняет голову набок, прислушиваясь к внутреннему голосу. Хмурится, кладет вилку на стол. Внутренний голос продолжает требовать внимания. Он поправляет черные очки и поворачивается к Джеку:

— Что бы ты ни говорил, ты по-прежнему думаешь: как коп.

Джек чувствует, что эти слова — не комплимент.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Копы все видят несколько в ином свете, чем те, кто не служит в полиции. Когда коп смотрит на человека, он сразу задается вопросом, в чем тот виновен. Мысль о возможной невиновности просто не приходит ему в голову. Для копа, который отслужил десять или больше лет, все, кроме копов, виновны.

Только большинство еще не успели поймать.

Генри точно описал жизненное кредо десятков людей, с которыми когда-то работал Джек.

— Генри, откуда ты это знаешь?

— Я могу это видеть в их глазах, — отвечает Генри. — Так полисмены воспринимают мир. Ты — полисмен.

— Я — копписмен, — вырывается у Джека. Устыдившись, он краснеет. — Извини, эта глупая фраза вертелась у меня в голове и вдруг выскочила наружу.

— Почему бы нам не помыть посуду и не приняться за «Холодный дом»?

После того как тарелки установлены в сушку, Джек берет книгу с дальнего края стола и идет за Генри в гостиную, по пути, как обычно, бросив взгляд в студию своего друга. Дверь с большой стеклянной панелью ведет в комнатку со звуконепроницаемыми стенами, заставленную электронным оборудованием: микрофон и проигрыватель вернулись из «Макстона» и теперь стоят перед вращающимся стулом Генри. Под рукой и музыкальный центр для лазерных дисков, и пленочный магнитофон, и пульт для микширования. Большое окно выходит на кухню.

Когда Генри проектировал студию, Рода потребовала прорубить это окно, потому что хотела видеть, как он работает. Все провода скрыты от глаз. Аккуратностью и порядком студия напоминает капитанскую каюту на корабле.

— Похоже, ты собирался поработать этим вечером, — замечает Джек.

— Я хотел закончить две программы Генри Шейка, и я готовлю праздничный салют в честь дня рождения Лестера Янга и Чарли Паркера.

— Они родились в один день?

— Практически. Двадцать седьмого и двадцать девятого августа. Что скажешь, зажигать свет или нет?

— Пожалуй, зажги.

Генри Лайден зажигает две лампы у окна, Джек Сойер садится в большое кресло у камина, включает торшер и наблюдает, как Генри садится на удобный диван, зажигает два торшера по его сторонам. Ровный свет наполняет длинную комнату, кресло Джека стоит в наиболее освещенном месте.

— «Холодный дом», Чарльз Диккенс, — объявляет он. Откашливается. — Ну что, Генри, поехали?

— "Лондон. Михайлова сессия note 56 близится к завершению… — читает он и уходит в мир грязи и сажи. Грязные собаки, грязные лошади, грязные люди, день без света. Скоро он добирается до второго абзаца. — Туман везде. Туман в верховьях Темзы, где он плывет над зелеными островками и лугами; туман в низовьях, где он клубится среди леса мачт и над отбросами большого (и грязного) города. Туман на Эссекских болотах, туман на Кентских высотах. Туман заползает в камбузы угольных бригов; туман лежит на верфях и плывет сквозь снасти больших кораблей; туман оседает на бортах барж и маленьких суденышек.

Голос смолкает, действительность смешивается с вымыслом.